На первом месте у него, конечно, заработки в два-три рубля. О них он говорит долго и охотно. Потом вскользь упоминает о рублевых и меньше. Заметив его уловку, Ульянов уточняет: сколько тех, сколько других, сколько третьих?
Мастер перестает улыбаться, вытирает лоб платком, тянет. Но Владимир Ильич не дает ему передышки. В конце концов он узнает: только у одиннадцати мартеновцев двух- и трехрублевые заработки, остальные получают в среднем семьдесят — восемьдесят копеек.
— А сколько зарабатывает в день кладовщик? — спросил Петр.
— Зачем клядовщик? Не имей понять. Пфуй!
— Да, действительно. — Ульянов вопросительно взглянул на Петра. — Какая оплата у кладовщика?
— Рубль с гривенником.
Крегер не готов к таким вопросам, но отвечать вынужден, потому что не знает толком, с кем имеет дело.
Петр чувствует, Владимиру Ильичу хочется поговорить с рабочими, но они в запарке — сварочные печи не ждут. Да и не просто вот так, неожиданно подойти к задохнувшемуся от напряжения человеку, вступить с ним в беседу.
Еще недавно Ульянов был весел, говорил с милой непосредственностью, казался юным и восторженным. Теперь это был прежний Старик. Все неуловимо переменилось в нем — взгляд, голос, движения…
Прежде чем войти в прокатную, Ульянов и его спутники, не сговариваясь, постояли на слабом солнечном припеке. Удивительное дело, теперь воздух возле мастерских не казался таким удушливым. В нем различались свежие ручейки, которые приносил с залива ветер.
В прокатной было намного жарче, чем в мартеновской. Повсюду светились куски раскаленного металла. Их плющили, добиваясь нужной формы, потом отвозили в сторону — все на тех же тачках.
Опять один рабочий, огромный, лоснящийся от пота, с кирпичным лицом и подпаленной бородой, гнал перед собой железный возок, а рядом поспешали еще шестеро с крючьями, удерживали ход, не давали тачке вилять и заваливаться.
Желтый, начавший гаснуть брус отсвечивал, змеился. Заслониться от него нечем, одна надежда у каталя — на длинные поручни черчегузки да на собственные руки. Но поручни жгут нещадно, а руки и так вытянуты, напряжены в последнем усилии.
Разгрузив тачку, каталь несколько минут жадно глотает из бадьи воду. Кристаллы пота пятнами проступили на его прожженной во многих местах рубахе. Взгляд у него бессмысленный, блуждающий. Толкнув заднюю дверь, он ступает за порог — остудиться. А по выбитому полу уже стучит колесо следующей тачки.
— Господи! — тихо сказала Анна Ильинична. — Такого я и представить себе не могла.
Лицо ее раскраснелось, на висках выступила болезненная испарина. Заметив это, Старик встревожился:
— Что с тобой, Анюта? Тебе плохо?
— Ничего, Володя, не обращай внимания. Это пройдет…
— Вероятно, Анна Ильинична нуждается в передышке, — тоном врача сказал Чеботарев. — К тому же давно обеденное время.
— Обеденное? — повторил Старик. — Верно. Как это я не подумал… Ведь не все же мастерские работают непрерывно?
Петр по-своему понял направление его мыслей и предложил:
— Что, если нам на время рассоединиться? Анна Ильиначна и Иван Николаевич отправятся обедать. Петр Иванович — тоже. Ну а мы с Владимиром Ильичей еще походим… поговорим…
— Рассоединяться уговору не было, — заупрямился Карамышев.
— Эх ты, — устыдил его Петр, — мудреные слова знаешь… рефракция… А того понять но можешь, что ее-то мы и ищем!
— С меня спросят, — заколебался Карамышев. — К чему вам это?
— Для рефутации.
Такого слова Карамышев не знал.
— В каком смысле? — осторожно поинтересовался он.
— Встретимся через полтора часа у механической мастерской, скажу, — пообещал Петр и, пользуясь замешательством парня, увлек за собой Ульянова.
Они направились в кузнечную, где не так давно работал Петр.
— Люди нам встретятся разные, — предупредил он. — Я знаю не всех. Есть надежные, есть и подглоты. На кого попадем.
— Подглоты? — переспросил Старик.
— Ну да. Глоты — это мастера. В том смысле, что глотку дерут. Натаскал их Данилевский. Сам с рабочими ласковый, обходительный, а мастеров науськивает. Каждый глот имеет своих любимчиков. Одни явные, другие тайком действуют, доносят.
— И много в мастерских… подглотов?
— Прежде всего — умельцы. Добились поблажек, привилегий и держатся за них. Эти по слову мастера землю носами рыть будут. Примерно каждый десятый. А доносчиков поприжали. Сколько их, трудно сказать. Думаю, единицы. Но лучше поостеречься.
Свою бывшую артель Петр отыскал за штабелями поковок. Молотобойцы харчевали, разложив еду на железных листах. Кузнецов с ними, как всегда, не было: они обедали отдельно.
— Здорово, бойцы! — поприветствовал Петр старых знакомых и громко пояснил Ульянову: — Хочу представить наипервейших кулачных бойцов — с Елизаветинской улицы и с улицы Зимина. Над богомоловскими в праздничные сшибки всегда верх держат.
Это получилось у него само собой, без подготовки. Надо же как-то начинать разговор, вот и начал.
Молотобойцы заулыбались, услышав похвалу.
— У богомоловских такие рожи, — сказал одни. — Сами на оплеуху напрашиваются. Без праздников! Тоже мне — улица…
— Оно верно, — поддакнул другой. — Слабы против наших! — и похвастал: — Другой раз надумали идти на Резерв — против Волынкиной деревни. Може, текстиля покрепче будут?..
Петр заметил: только Василий Богатырев никак не откликнулся на его слова — сидит, яйцо колупает, смотрит отрешенно. Мягкие, рассыпчатые волосы подвязаны сыромятным ремешком. Глаза большие, девичьи, с длинными ресницами. Тщедушен на вид, совсем не по фамилии. На самом деле Богатырев скроен крепко, а где силы недостанет, сметкой возьмет, ловкостью, отчаянным упорством.
— Приятного аппетита, Василий Алексеевич, — сказал ему Петр. — Что сесть не предложишь?
— А садитесь, коли не из брезгунов!
Богатырев молод, чуть старше Петра, но по его знаку поспешно снялись со своего места два молотобойца. И возрастом, и телосложением они куда крепче Василия, а вот ведь — слушаются.
Было время, Петр сблизился с Богатыревым, попробовал растолковать ему первые главы «Капитала», да тот отказался: «Не по мне твоя математика, Петя. Лучше на девок тратиться буду либо наниколюсь до соплей…»
Давно не виделись. Неужели ничего не изменилось с той поры?
Богатырев раскромсал ножом пирог с грибами, придвинул Петру. Тот взял долю, сел:
— Ну-ка, отпробуем. Вку-усный…
Владимир Ильич последовал его примеру. Молотобойцам это понравилось. Они почувствовали себя свободнее.
— Как же все-таки идет кулачный бой? — спросил Ульянов.
— Обыкновенно, — ответил детина в мятой войлочной шляпе. — Собирается стенка на стенку.
