муж и жена.
Она тихо и радостно смеялась.
Сидя за столом, они шутили и смеялись, как дети, не думая о будущем, счастливые настоящим.
Никита Арсеньевич и Евстафий Павлович отправились сегодня на бал, который давал Меттерних от имени императора Франца всем съехавшимся принцам, но она отказалась ехать, хотя к ним заезжал сам Меттерних.
Ирина, смеясь, рассказывала об ухаживаниях Меттерниха.
– Он, кажется, ухаживал потому, – заметила она, – что думал то же, что и ты.
– Это, кажется, думали все, – немного нахмурясь, сказал Левон.
Ирина вдруг стала задумчива.
– Что с тобой? – тревожно спросил Левон.
– Я вспомнила Пронского, – ответила Ирина. – Он, наверное, думает то же. Его жена жаловалась, что он отпросился в армию и тем испортил себе карьеру
– Ты что?то очень жалеешь его, – качая головой, сказал Левон, – мне это не нравится. Он очень красив.
Ирина пристально взглянула на Левона и счастливо рассмеялась.
– Однако, – произнесла она, – не пора ли, милый племянник, перейти на почтительное» вы» со своей тетушкой.
– Только сегодня, – умоляюще произнес Левон, целуя ее руку.
– Только сегодня, – с тихой грустью повторила Ирина.
Через несколько дней государь уехал в Карлсруэ. Жизнь во Франкфурте постепенно замирала… Темные массы союзных войск, как черные тучи, ползли к заветным берегам Рейна…
Меттерних делал последние попытки заключить мир, но все уже чувствовали, что война будет и ничто не остановит железного хода судьбы. И, повинуясь таинственному предопределению, сам Наполеон разбивал последние возможности мирного исхода.
XX
Холодный зимний ветер шумел в безлистных аллеях великолепного парка Мальмезона. Ветки высоких деревьев ударяли в большие окна дворца. Только немногие окна были освещены. Было счастливое время, когда дворец Мальмезон по вечерам сиял огнями. Целыми днями непрерывно подъезжали экипажи. В его залах собиралась блестящая толпа представителей иностранных государств, генералов и потомков древнейших фамилий Франции… Это было еще так недавно. Едва прошло десять лет, и теперь этот дворец обратился в жилище печали, слез и воспоминаний.
Здесь жила императрица Жозефина, подруга лучших дней славы победоносного генерала Бонапарте первого консула и императора Запада – Наполеона.
Хотя первый консул, сделавшийся императором, нашел, что для него тесен Мальмезон, и перенес императорскую резиденцию в Сен – Клу, этот дворец оставался любимым дворцом Жозефины. Во времена своего величайшего блеска она не переставала заботиться о нем и часто жила там. Обстановка дворца была чудом искусства и стоила миллионы франков, что не раз выводило из себя императора. Все, начиная с мраморных каминов и кончая стулом, являлось произведением искусства. Картины Гро, Жиродэ Герена украшали стены зал. Повсюду виднелись бюсты и портреты Наполеона.
В этот ненастный январский вечер 1814 года Наполеон в сопровождении только одного своего мамелюка Рустана приехал проститься перед отъездом в армию с подругой былой славы и величия.
Несмотря на свои пятьдесят лет, Жозефина все еше была красива увядающей красотой. Ее высокая фигура по – прежнему оставалась гибкой и стройной, большие темные глаза креолки не утратили своего блеска, волосы – густоты. При отблеске камина и освещении люстр со свечами под матовым стеклом ее лицо, конечно, не без помощи художественной косметики, казалось лицом молодой женщины. И лишь тонкие морщинки у глаз да опустившиеся углы губ говорили о ее увядании.
Она сидела в кресле, сложив на коленях свои точеные, обнаженные до локтя руки. Рядом на диване лежала небрежно брошенная треуголка императора, а на ковре – его разорванные перчатки.
Император никогда не снимал перчаток, а всегда рвал их, запуская большой палец под ладонь…
Наполеон крупными шагами ходил взад и вперед.
– Нет, – говорил он, делая резкие жесты маленькой рукой, – мы еще поборемся, и они еще узнают тяжесть этой руки! Завтра я уезжаю в армию. И начнется последняя, страшная борьба.
– Отчего, Наполеон, ты не заключил мира, когда его тебе предлагали? – робко спросила Жозефина.
Наполеон остановился перед ней и, ударяя правой рукой по ладони левой, сказал:
– Если бы я был наследственным монархом, я бы не колебался ни одной минуты и согласился на все их требования. Но троном я обязан только себе, своей славе, своим победам. Я создал новую Францию – и я ее император. С уничтожением этой Франции – я перестану быть императором! И я скорее погибну под развалинами колоссального здания империи, чем соглашусь на мир, отнимающий у меня даже наследие директории! Моя династия должна наследовать империю…
– Династия, династия, – с горькой улыбкой начала Жозефина. – Я знаю, что со времени смерти несчастного малютки Наполеона – Шарля, сына моей Гортензии, ты начал, думать о династии…
Мрачно нахмурясь, слушал Наполеон.
– Ради этого, – продолжала Жозефина, – ты отрекся от своего счастья. Не хмурься, Наполеон, я не требовала от тебя верности. Я была терпеливой женой и не докучала тебе… Но ты знаешь так же хорошо, как и я, – суеверно продолжала она, – что наши судьбы тесно связаны, что, расставшись со мною, ты потерял удачу… Это знает вся Франция!..
– Моя звезда еще не погасла, – сказал Наполеон.
Он подошел к окну и откинул портьеру, словно на самом деле хотел увидеть сейчас на небе свою ослепительную звезду. Но ни одна звезда не сияла на темном небе, покрытом зимними тучами. Он опустил портьеру и нетерпеливо снова стал ходить по комнате.
– И что приобрел ты своей женитьбой на австриячке? – продолжала Жозефина. – Твой тесть в числе твоих врагов… Я чувствовала грядущие беды, когда не хотела развода… Посмотри, после женитьбы дела в Испании стали хуже, в России тебя постигла неудача, Германия потеряна для тебя, и враги перешли уже Рейн… Твои братья уже лишены престолов, и ты… – Она закрыла лицо руками и добавила. – Я боюсь, боюсь, Наполеон!
Суеверные воспоминания, старые предсказания, – гадалки с острова Мартиники и Ленорман, заключенной в тюрьму, – что его судьба находится под влиянием звезды Жозефины, овладели императором.
– Все это вздор, – сказал он наконец, – они мне не страшны…
Но было видно, что слова Жозефины произвели на него впечатление. Не теми ли чувствами и желанием обмануть рок были вызваны его лихорадочные, расточительные заботы, его трогательное старание сделать перемену положения Жозефины после развода менее заметной. Он объявил, что она остается коронованной императрицей, он окружил ее блестящим штатом, подарил ей дворцы и замки, назначил ей три миллиона франков в год и, кроме того, платил все ее долги. Ее желания стали законом, но он не мог обмануть подстерегающего рока…
Он сел рядом с ней, отвел от ее лица руки и нежно сказал:
– Не предавайся мрачным предчувствиям, Жозефина. Не расстраивай меня перед великим делом своими слезами. Ты знаешь, я никогда не мог видеть равнодушно твоих слез.
Жозефина улыбнулась сквозь слезы.
– Вспомни это, – продолжал он, касаясь кольца на мизинце ее руки, – и верь.
Это было то кольцо, которым молодой генерал Бонапарт обручился с вдовой Богарне, Жозефиной –
