остаться. Остальным – раздеться до трусов, разрешаю оставить на ногах обувь. Двухсредные автоматы – за спину, подогнать ремни, чтобы не болтались. «Кедры» и прочее барахло оставить у двери – в случае успеха придем сюда с обратной стороны, разблокируем дверь и заберем свое хозяйство. Двигаться за мной, не отставать. Пролезаем через пробоину быстро, не ноем – и сразу наверх. Не забываем, что судно не стоит на месте – малейшее промедление, и самые нерасторопные останутся одни в открытом океане. Снаружи рядом с нами – винтовое хозяйство, корпус судна у киля изгибается, имеется выступ для винта, думаю, он еще не утонул. А теперь самое главное… – Он схватился за фонарь и принялся исследовать горы металлического хлама, загромождающие еще не затопленные углы. Повезло дико! Издавая довольное урчание, он принялся выволакивать со дна кучи обросший плесенью металлизированный трос с коушем на конце. Смерил длину – порядка десяти метров, более чем достаточно. Но коуш – не совсем то, что он хотел бы видеть на конце троса. Товарищи схватывали на лету – бросились разрывать горы мусора, отыскали увесистый ржавый крюк – и радости не было предела. Всем коллективом приторачивали его к свободному концу троса – вязали узлы, затягивали все втроем, рыча от натуги…
Он вынырнул с пилящей болью в плече – царапнул кожу о край отверстия. О боли лучше не думать, его накрыло мощной волной, отшвырнуло к ржавому борту – и для симметрии он распорол второе плечо! Ладно, эка невидаль… Он энергично заработал руками, держался на плаву, вытягивал шею, чтобы не нахлебаться. Поплыл вразмашку. Он оказался прав – килевая часть выступала за пределы крайней точки профиля судна и еще не окончательно ушла под воду. Ободранная, округлая, выступающая из воды на несколько десятков сантиметров – она была единственным островком безопасности в окружающем ужасе. Глеб подался к ней, мощно оттолкнулся ногами, расправил руки – и рывком вывалился на нее, ударившись грудью. Еще и мысль схватил дурную – вот так дельфины выпрыгивают из воды на край бассейна. Только у дельфинов получается изящнее… И тут же почувствовал, что скользит обратно, ужаснулся, завозил руками, вцепился обломанными ногтями в шершавую поверхность. Выбрался, шепча слова молитвы… Оцепенел, провалился в транс. Опомнился, подпрыгнул, оценивая на глазок, вместит ли этот отросток в теле контейнеровоза четверых не самых худеньких мужчин. Вроде может. Его окатывало брызгами, порывистый ветер дурил и кружил голову, он стоял на полусогнутых, исполняясь свежими впечатлениями. Вздымался океан без конца и без края. За спиной восьмиметровая, изъеденная коррозией глыба, на которой совершенно не за что зацепиться! Ладно, не время набираться свежих впечатлений. Подплыл Крамер с надутыми губами, он лег на живот, протянул руку, помог товарищу взобраться. Оба опасливо посмотрели наверх – не наблюдают ли за ними с кормы? Для этого нужно хорошенько перегнуться, но что мешает? Вынырнул Платон с вытаращенными глазами и тросом, обмотанным вокруг пояса – порядком дезориентированный, ошалевший, с распоротым ухом.
– Я, пожалуй, тоже в дрейф лягу… – прохрипел он.
– Я тебе лягу, греби сюда… – зашипел Глеб. – Учти, Платон, если мы тебя потеряем, то нам придется сидеть на этом отростке до полного логического завершения, то есть минут двадцать, а потом потонем на хрен! Разматывай трос, бросай…
Тот начал изворачиваться, завертелся вокруг оси, освобождаясь от металлизированного гнета. Ему удалось размотать пару метров, и тут все трое с ужасом обнаружили, что дистанция между ними и застрявшим в волнах Платоном начинает увеличиваться! К черту! Глеб оттолкнулся от металлической поверхности, погрузился в холодную воду, поплыл, яростно работая руками. Поднырнул, отыскал под водой округлый, весьма увесистый крюк, подался обратно. А Крамер, сплющившись на выступе, уже вытягивал, выворачивал из сухожилий руку, закусил до крови губу.
– Держи, – Глеб всучил ему крюк. – Только сам не свались, умоляю, Юрка…
Он находился в воде, пока Крамер, надрываясь и сквернословя, подтягивал к себе обалдевшего Платона.
– Девять жизней, говоришь? – хрипел Глеб, подсаживая товарища на спасительную поверхность. – Тогда у меня отличная для тебя новость, Платон, это была восьмая…
– Ох, спасибо, мужики, ох, выручили, и куда я без вас… – стонал Платон, вгрызаясь в металл едва ли не зубами. Встал на колени, мотая головой – дескать, ну и денек, – и принялся на пару с Крамером извлекать из океана командира.
– А Никита где? – спохватился Глеб.
– Вот смотрю я на вас, мужики, и не могу понять, чего это вы тут делаете? – прозвучал исполненный ехидства голос, и у всей компании отвисли челюсти, как будто этот голос прозвучал с неба. Завертели головами, изумились еще больше. Над тем местом, где обрывалась закругленная часть «обтекателя», возвышалась мускулистая фигура Никиты Бородача. Казалось, он стоит прямо в воде, и она его почему-то держит! Он выпрямил спину, держался за выемки в металле, автомат за спиной висел, как влитой, с блестящей кожи стекала вода. Никита белозубо скалился.
– Во, блин, нимба над башкой не хватает, – прокомментировал явление «святого» Крамер. – Ты чего там, Никита, аки посуху?
– Аки, – согласился Никита. – Здесь удобно.
– Ты на чем-то стоишь? – догадался Платон.
– Стою, – кивнул Никита. – Здесь винт под водой. Его не видно, но я увидел.
– А вдруг заработает? – ухмыльнулся Глеб.
– Вот черт!.. – По искрящейся физиономии спецназовца пробежала тревога. Он напрягся, подался вперед… и вдруг задумался: – А с чего бы он заработал?
– Да мало ли, – оскалился Глеб. – Уж если палка раз в год стреляет… Ладно, Никита, не торчи там, примкни к товарищам, если нетрудно. – Он помог ему перебраться поближе к компании и с интересом обозрел притихших, сбившихся в кучку спецназовцев. – Итак, товарищи офицеры, могу вас поздравить. Как говорят наши вероятные противники из содружества «морских котиков»: единственный легкий день был вчера. Нехорошо перенимать вражеские слоганы, но будем надеяться, что это не плагиат. Теперь нам предстоит самое любопытное и захватывающее – перебраться на борт, имея лишь трос с крюком, при этом не потерять ни трос, ни крюк и не привлечь внимания засевших на судне вурдалаков. Не посрамим Отечество, товарищи морские офицеры?
– Боже, какая патетика, – пробормотал Крамер.
– Да нормально все, – отмахнулся Никита. – Просто Глеб хочет вызвать у нас положительные эмоции.
Последующие действия были сущей поэмой, вобравшей в себя и переход Суворова через Альпы, и игру в пинг-понг, и в городки, и в подкидного дурака… Обходиться без шума на данном этапе операции было невозможно, оставалось лишь надеяться, что у оставшихся в живых вурдалаков не имеются в этот час неотложные дела на корме. На должность метателя крюка был выбран Крамер – как самый невозмутимый и имеющий твердую руку. Его отправили на винт (откуда открывалась неплохая позиция для броска), при этом двое из оставшихся крепко держали его за ноги, а третий сжимал противоположный конец троса с коушем – имея приказ не выпускать его из рук, что бы ни случилось. Желчь текла рекой, нервы тянулись и рвались. Пространства для замаха у Крамера было вдоволь, но раскручивать трос и бросать его наверх он должен был, сохраняя туловище в неподвижности, что исключалось в принципе. Дважды он падал, и приходилось вытаскивать его из воды. Дважды едва не потеряли трос и не линчевали Никиту. Первое время Крамер «пристреливался» – крюк ударялся в борт, отскакивал, и все молились, чтобы не треснул по макушке. Минут за пять он наловчился, крюк улетал все выше – и в один прекрасный момент он перелетел через борт, публика восторженно взвыла, а когда Крамер натянул трос… он с противным дребезжанием вернулся обратно! Но с данной минуты метание пошло веселее, и после третьей попытки крюк за что-то зацепился и трос натянулся.
Спецназовцы переглянулись. Самым легким и молодым был Никита.
– Я так и знал, что этим кончится, – убитым голосом сообщил Никита. – Молодым везде у нас дорога – так, что ли? – Он поднялся на подрагивающих ногах, перехватил у Крамера трос, опасливо подергал его, как-то тоскливо глянул на товарищей.
– Если заберешься наверх, закрепи надежнее крюк, а сам не маячь на открытом месте, – распорядился Глеб.
– Это хорошо, что ты сказал, вдруг забуду, – тоскливо пробормотал Никита. – И, знаешь, больше всего в твоем высказывании меня порадовало слово «если».
