жизнь, которую я вел последнее время, научила меня обходиться малым количеством пищи. Настоятель тоже ест не более одного раза в день. Это светлый человек, приветливый и благоразумный, большую часть времени проводящий в молитвах и проповедовании. Спит он тоже немного. С приходящими в монастырь селянами беседует на простом и полном участия языке. Жители близлежащих селений уважают его и относятся к нему добросердечно.
Первым больным, обратившимся ко мне за помощью, оказался родственник и друг детства настоятеля, хотя и младше его на несколько лет. Еще будучи юношей, он вместе с отцом расчистил большой участок земли на равнине, простиравшейся к северу от монастыря, поселился там с семьей и всю жизнь занимался земледелием. Ему было уже за шестьдесят, и он выглядел совсем обессилевшим, жалуясь на постоянную тошноту и непрекращающиеся рвотные позывы, доведшие его до совершенного истощения. Проверив его пульс, показавшийся мне совсем слабым, и обследовав мочу, я понял, что у него несварение желудка, и назначил щадящий курс лечения. Я прописал подходящие для желудка и кишечника лекарства, запретив употреблять тяжелую пищу, но не стал особенно ограничивать его в привычных еде и питье. Когда его пищеварение улучшилось, я дал ему истолченные в порошок зерна горечавки, часто встречающейся в Египте, смешанные с другими полезными семенами, которые улучшают работу желудка, поглощая желудочный сок. В лечении я не стал в точности следовать неизменно соблюдаемому в наше время правилу, которое приписывают Галену: «Лечить больного надлежит лишь тем, что родит земля». Я не очень верю в истинность этого утверждения и нигде в книгах не нашел ему подтверждения. Недели через четыре мой больной совершенно выздоровел и полностью восстановился. Поправившись, он пришел в монастырь и принес много разных даров своей земли. Моя репутация среди монахов заметно укрепилась, и настоятель остался очень доволен тем, как сладилось дело.
На пятый месяц моего пребывания в монастыре сюда прибыли три больших ящика с копиями переписанных книг, обещанных мне Феодором, епископом Мопсуэстии, еще в Иерусалиме. Я очень обрадовался и с воодушевлением принялся расставлять книги по полкам. Читать их было истинным наслаждением. Я засиживался до глубокой ночи и часто засыпал прямо в библиотеке. В келье я держал запрещенные и не предназначенные для чужих глаз сочинения — всего таких книг и свитков набралось около сотни. В библиотеке же хранилось более тысячи разных сочинений. Среди прочих подарков Феодора оказался полный список его комментариев к Евангелию и Деяниям апостолов, полный сборник двенадцати работ Гиппократа и четырнадцать из двадцати шести работ, известных под названием «Избранные произведения александрийцев», — древние врачеватели из Александрии публиковали их в виде разрозненных отрывков из писем, адресованных Галену.
Со временем обо мне стали говорить и в монастырь потянулись больные со всех окрестностей, ищущие врачебной помощи и поддержки. По большей части они выздоравливали по милости Господа и благодаря должному медицинскому уходу, но моя слава лекаря в окрестных деревнях и городах росла, так что даже работающие в этих местах врачи, прежде всего начинающие, порой стали обращаться ко мне за советами.
Настоятель, встречаясь со мной, подшучивал:
— Благословенный Гипа, ты пришел в этот монастырь как лечащий монах, а превратился в монашествующего доктора.
Он часто так посмеивался надо мной, и каждый раз его лицо озарялось светлой улыбкой. Как-то раз, уже немного пообвыкшись, я признался ему, что пишу стихи.
— Будь хорошим врачом, а уж потом становись кем пожелаешь! — рассмеялся он.
По-видимому, эта фраза ему самому показалась немного грубоватой, потому что, смягчившись, он настоял на том, чтобы я прочел несколько своих стихотворений. Его признание в любви к литературе привело меня в восторг, особенно когда он наизусть процитировал довольно большой отрывок одной из речей Цицерона{82}. Однако я не удержался и с некоторой опаской произнес:
— А ведь Цицерон — язычник, отец мой.
— Да, но и вместе с тем превосходный оратор, одаренный Господом. Один из первых святых отцов, святой Климент{83}, очень любил цитировать его труды.
— Тем не менее, отец мой, он сам себя упрекал за эту слабость. Рассказывают, что как-то он услышал во сне голос, произнесший: «Климент, ты — последователь Цицерона, а не Христа!»
— Это, Гипа, — борение духа и его вечная неуспокоенность, то возникающая, то исчезающая. Что нам теперь до этого? Так когда я услышу твои стихи?
— Завтра, достопочтенный отец мой, я прочту тебе кое-что из своих сочинений.
— Тогда до завтра, по воле Господа.
Настоятель обычно изъясняется на греческом, но и по-сирийски он говорит замечательно, нередко ведя беседы только на нем. Многие жители этого края могут говорить на этих языках, но настоятель знает их в совершенстве. Общаясь с паствой, он старается выражаться как можно проще, хотя для своих проповедей подбирает самые изысканные и утонченные речевые обороты. Зачастую, если не может что-то выразить словами, он помогает себе жестами и выразительной мимикой. Также жестами и взглядами настоятель порой общается с боготворящими его монахами… В первые дни я несколько раз заходил в его келью, но не замечал в ней никаких книг. Но когда мы беседовали, я обращал внимание, что настоятель многое цитирует по памяти. И не только Евангелие и Деяния апостолов, которые он, естественно, знал наизусть, но и целые страницы из сочинений первых отцов, и постановления Вселенских соборов, и даже речи Цицерона! Поистине, он человек одаренный и загадочный. Когда он успел все это прочитать? И почему сейчас ничего не читает? И действительно ли настоятель — один из тех монахов, кто целый месяц прятался в «замке»? А почему нет? Если сейчас ему лет семьдесят, тогда вполне могло быть около двадцати. Завтра спрошу его об этом, после того как прочту свои стихи… Так я рассуждал в тот день, не ведая, что судьба уготовила нам совсем иное.
Утром следующего дня, когда я в одиночестве сидел в библиотеке, разбирая стихи и выбирая из них те, которые намеревался прочитать настоятелю, до моего слуха донесся звук шагов. Судя по шуму, за дверью находилось человек пять. Я было подумал, что вместе с настоятелем мои стихи пришли послушать монахи…
Но когда дверь открылась, к моей нежданной радости, я увидел достопочтенного отца Нестория.
— Доброе утро, Гипа! Вот, пришел специально поглядеть на тебя! — произнес он, сияя улыбкой.
— Добро пожаловать, уважаемый отче, твое появление — истинный праздник, клянусь Девой Марией!
Несторий вошел в зал в сопровождении нескольких человек в торжественных церковных облачениях, судя по одежде — антиохийцев. С ними был и настоятель, вслед за которым шествовали трое самых старых монастырских монахов. Мы расселись вокруг стола. Вид у присутствующих был благостный.
— Достопочтенный Несторий следует в Алеппо, чтобы заняться обновлением тамошнего прихода, — произнес настоятель. — Он спросил о тебе сразу же по прибытии в монастырь и не пожелал даже присесть, пока не увидит тебя.
— Это для меня большая честь, почтенный отец, — ответил я, и сердце мое радостно забилось.
В полдень два монаха принесли трапезу. Впервые после долгого времени я вкушал пищу в обществе других людей. Мы беседовали обо всем понемногу, пока Несторий не предложил священникам и монахам отдохнуть после долгой дороги и подготовиться к завтрашнему путешествию. Мы остались втроем: он, отец-настоятель и я. Несторий сказал, что очень обрадовался, узнав о моей лекарской славе среди жителей этих мест, добавив при этом:
— В Антиохии многие поминают тебя добрым словом и восхищаются твоим искусством врачевания. Тамошние братья просили предложить тебе переехать в Антиохию, если ты не против. Я обещал, что переговорю с тобой, но предупредил, что еще в доме Господнем Иерусалиме ты отказался от такого предложения.
— Благодарю тебя за милость, преподобный епископ, но я доволен своим местом.
— Да будет так… Но, раз уж ты решил утвердиться здесь, почему не сеешь лечебные травы? Или тебе не разрешает почтенный отец-настоятель?
— Нет, отец мой. Ни в коем случае, я пока еще даже не обсуждал с ним это.
