Вольфганг Динхайм, профессор Фрейбургского университета, относился к алхимии весьма скептически — пока под давлением фактов не вынужден был признать возможность трансмутации. Честь переубедить его выпала знаменитому шотландскому адепту Александру Сетону. Сетон узнал тайну трансмутации от некоего голландца Джеймса Хауссена, которого приютил у себя в доме после кораблекрушения. В 1602 году — явно не в добрый час — Сетон отправился в путешествие по Европе. После того, как он предоставил немало убедительных доказательств своей способности трансмутировать свинец в золото, его схватили по приказу Христиана II, курфюрста Саксонии. Несчастного адепта протыкали иглами, пытали расплавленным свинцом, жгли огнем, но все было напрасно. Палачи выбились из сил, а Сетон так и не открыл своей тайны. В конце концов ему удалось бежать с помощью другого адепта, польского дворянина Сендивогия. Но оказавшись на свободе, Сетон вскоре умер.
С Вольфгангом Динхаймом он встретился еще до того, как попал в темницу, во время путешествия по Швейцарии. Динхайм и Сетон плыли на одном корабле из Цюриха в Базель. «Вы всю дорогу смеялись над алхимическим искусством, — сказал Сетон своему попутчику, когда они наконец добрались до Базеля. — Я пообещал ответить вам; вы кое-что увидите. Я рассчитываю также убедить еще одну особу». Сетон имел в виду Цвингера, профессора медицины из Базельского университета, автора «Истории немецкой медицины». В компании этих двух светил науки Сетон направился к некоему рабочему с рудника. Цвингер принес с собой несколько пластинок свинца; тигель позаимствовали у золотых дел мастера; по дороге купили самой обычной серы. Рудокоп развел огонь в очаге. Сетон расплавил в тигле свинец и серу. Через четверть часа он сказал: «Бросьте эту бумажку в расплавленный свинец, но только точно в середину, чтобы ничего не попало в огонь». Один из профессоров выполнил указание. В бумажку, по словам Динхайма, был завернут какой-то желтый порошок; порошка было совсем мало, и толком разглядеть его не удалось. Еще пятнадцать минут смесь перемешивали железными прутьями. Затем огонь погасили. Свинец превратился в чистое золото. «Ну, — обратился Сетон к потрясенным профессорам, — что вы на это скажете, педанты? Видите вы эти неоспоримые факты и эту истину, которая сильнее всех ваших софизмов?» Золото разделили на части. Цвингер взял себе кусок на память, и эту реликвию в его семье бережно хранили на протяжении нескольких поколений. Но затем один из потомков профессора стал алхимиком и, потерпев неудачу, вынужден был продать это золото, чтобы расплатиться с кредиторами. К своему рассказу Динхайм добавляет: «Вы, недоверчивые скептики, должно быть посмеетесь над этим правдивым рассказом. Но я жив и всегда готов под присягой засвидетельствовать, что видел все это своими глазами. К тому же жив Цвингер. И он не будет хранить молчание, он подтвердит мои слова».
Умирая от пережитых мучений, Александр Сетон передал остатки философского камня своему освободителю, Сендивогию. Совершив множество трансмутаций, Сендивогий прославился не меньше, чем его покойный учитель. За ним послал император Рудольф II. В Праге Сендивогия приняли весьма любезно и с большими почестями. Придворный этикет требовал ответной любезности, и адепт счел за благо вручить императору некую толику философского камня. С помощью нескольких крупиц этого желтого порошка Рудольф II произвел успешную трансмутацию. В память об этом на стену зала, где совершался эксперимент, повесили мраморную табличку с надписью: «Да свершат и другие то, чего достиг поляк Сендивогий». Придворный поэт-алхимик Мордекай Делльский восславил это событие в напыщенных стихах, а Сендивогий получил титул советника Его Величества и медаль с портретом императора. Покинув Прагу, он после нескольких неприятных приключений добрался до Польши. В 1604 году его призвал к себе Фридрих, герцог Вюртембергский. В замке Фридриха в Штутгарте польский адепт совершил несколько эффектных трансмутаций, что весьма обеспокоило придворного алхимика, графа Мюлленфельса.
Чтобы избавиться от столь грозного соперника, Мюлленфельс внушил Сендивогию, что герцог намеревается бросить его в темницу, дабы выведать секрет превращения металлов. Памятуя о печальной судьбе своего учителя, Сендивогий не стал искушать судьбу и бежал из замка под покровом ночи. Но его перехватили слуги Мюлленфельса. Они ограбили злосчастного алхимика, отняли у него все ценности и, разумеется, философский камень. Супруга Сендивогия подала жалобу императору, и Рудольф II послал в Штутгарт курьера с требованием доставить Мюлленфельса к императорскому двору. Сообразив, что дело может зайти чересчур далеко, герцог велел от греха подальше повесить Мюлленфельса. Того привели на казнь в одежде, расшитой золотыми блестками, и вздернули на позолоченной виселице. Однако философский камень был утерян безвозвратно, и Сендивогий окончил свои дни в нищете.
Следующая знаменитая трансмутация, о которой пойдет речь, не подтверждена показаниями очевидцев, однако ее стоит упомянуть по двум причинам. Во-первых, рассказ самого адепта о ней внушает доверие, а во-вторых, подлинность трансмутации косвенно подтверждается тем, что алхимик, сообщающий о ней, неожиданно разбогател. Герой этой истории — прославленный Никола Фламель (1330 — 1418), которого едва ли не боготворили многие поколения герметистов и высоко чтили соотечественники- французы. Во многих отношениях Фламель был исключением среди адептов.
Если во все эпохи и у всех народов большинство алхимиков получали в награду за свою преданность искусству лишь разочарования, разорение и отчаяние, то Никола Фламель был баловнем судьбы, и жизнь его текла счастливо и безмятежно. Он не только не издержался на опыты magnum opus, напротив — его скромное состояние почти мгновенно умножилось и превратилось в настоящее богатство. Это богатство он вкладывал в милосердные и богоугодные дела, которые надолго пережили его самого и освятили его память.
Фламель был переписчиком. Среди книг, проходивших через его руки, несомненно попадалось и множество алхимических трактатов, но ни один не привлек внимания Фламеля в такой степени, как некий фолиант, приобретенный им всего за два флорина, — «с позолотой, очень старинный и объемистый. Он был сделан не из бумаги или пергамента, а из восхитительных пластинок коры, снятой с молодых деревьев». С помощью этой книги и благодаря советам некоего еврейского доктора, с которым он познакомился во время паломничества в Испанию, Фламелю удалось, по его собственному признанию, открыть секрет трансмутации. Проводить эксперимент ему помогала жена; присутствовала она и при появлении золота в сосуде. Фламель так описывает это памятное событие:
Случилось это в понедельник, семнадцатого января, около полудня, в моем доме, в присутствии одной лишь Пернелл [супруги Фламеля], в год возрождения человечества тысяча триста восемьдесят второй.
Затем, неукоснительно следуя словам книги, я произвел проекцию этого красного камня на такое же количество ртути (снова в присутствии одной лишь Пернелл, в том же доме, около пяти часов вечера) — и получил из нее почти столько же чистого золота, которое, будучи более мягким, бесспорно лучше золота обычного.
Скажу откровенно: я проделал это трижды с помощью Пернелл, которая понимала все это не хуже меня, так как помогала мне в моих операциях; и, несомненно, попытайся она совершить это самостоятельно, она достигла бы успеха так же, как и я.
Преуспев однажды, я уже свершил достаточно, но мне доставляло большое удовольствие наблюдать и созерцать восхитительную работу природы в сосудах…
Долгое время я опасался, что Пернелл не сможет скрыть избытка радости, степень которой я мог оценить по тому, что испытывал сам, и боялся, как бы она не проронила своим родичам словечко о великих сокровищах, которыми мы теперь обладали; ибо от избытка радости человек теряет рассудок так же, как и от великой тяжести на сердце; но Всевышний милостью своей не только исполнил мою душу таким счастьем, но и даровал мне супругу сдержанную и мудрую, — ибо она сверх того была способна не только рассуждать, но и делать все в согласии с рассудком, и была осмотрительнее, чем обычно бывают женщины; и превыше всего достойно похвалы то, что она была чрезвычайно набожной, а потому, лишившись надежды выносить детей и будучи уже в возрасте немолодом, обратила, как и я, свои помыслы к Богу и предалась делам милосердным.
Никола и Пернелл основали и обеспечили постоянным доходом четырнадцать больниц, три часовни и семь церквей в Париже. «В Булони мы совершили почти столько же, сколько в Париже, не говоря уже о помощи, которую мы оба оказывали нуждающимся, в особенности вдовам и сиротам. Но если я назову здесь их имена, прикрываясь маской добродетели, то обрету награду только в мире сем, да и особы, о которых идет речь, будут этим недовольны». Слова Фламеля внушают доверие своей прямотой и скромностью;
