частые цитаты из Библии в трудах алхимиков. За видимой скромностью герметистов таилась преступная гордыня. Они указывали путь к спасению, явно отличавшийся от проповедуемого церковью.
В предыдущих главах уже шла речь о том, что искусство алхимии (как и все иные попытки постичь тайны природы) воспринималось как бесплодное и пр
Фундаментальное расхождение между гностицизмом и католицизмом заключается в различии концепций вины. Ортодоксальная церковь смиренно признавала первородный грех и заявляла, что единственный путь к спасению лежит через примирение с оскорбленным Богом-Отцом. Это примирение свершилось, когда Сын добровольно принес себя в жертву, смыв Своей кровью Адамов грех. Но многие гностические секты не признавали первородного греха: они оправдывали поступок Адама несправедливостью Бога. Как уже говорилось, они утверждали, что творец материального мира — не более чем несовершенный создатель несовершенной вселенной. Он-то и есть ветхозаветный Бог, ревнивый и завистливый тиран, побудивший евреев распять Христа. Сын погиб в результате коварных происков отца. Таким образом, гностики вывернули обвинение наизнанку и спроецировали свое чувство вины на обвинителя — оскорбленного отца.
Ранние алхимики почти наверняка разделяли эту концепцию. Их эмблемы — древо и змей — по- видимому, и для них являлись символами событий, свершившихся в саду Эдема. Понимали ли эту символику более поздние адепты и было ли им известно истинное происхождение алхимической доктрины, — неясно. Но в любом случае алхимия сохранила еретические представления о том, что дорога к божеству лежит через обретение знания (sophia): душа и дух должны слиться воедино, т. е. вера должна быть тождественна научному знанию. Разум, с точки зрения адепта, имеет божественную природу наравне с душой; герметисты нередко вообще не различали эти два понятия.
Несмотря на все богатство алхимической символики, мы не найдем в ней образа распятого Спасителя — несмотря на то, что льющаяся кровь является символом четвертой стадии трансмутации. Вместо Христа алхимики изображают избиение невинных младенцев царем Иродом, преступным отцом народа. Шестую стадию алхимического процесса Фламель представляет символом распятого змея, словно намекая на гностическую идею спасения через мудрость. В герметических аллегориях Лямбшпринка отец и сын вступают в открытый конфликт, а в примирении их разум участвует наравне с духом. Но примирение обязательно предваряется разделением. Дух говорит:
На древнем чертеже Клеопатры фигурирует гностическая троица: отец, мать и сын. Концентрические круги в левом верхнем углу рисунка помечены символами золото, серебра и ртути, которые следует понимать как эмблемы членов этого небесного семейства. Намекает на присутствие женского начала в троице и Гермес Трисмегист, говоря: «Солнце ее отец. Луна ее мать». Алхимики сохранили представление о гностической троице в образе макрокосмического треугольника, углы которого символизируют солнце, луну и философский камень.
Примечательно также особое место, которое отводили герметисты женщине. На гравюре Майера роль подстрекательницы играет именно женщина, уподобляясь в этом своей праматери Еве. В образе женщины алхимики также представляли Природу. Алхимик следует по ее стопам, и этот путь ведет его к совершенству. Уместно вспомнить, сколь важную и активную роль играют Магдалина и София в событиях, изложенных автором гностического текста «Пистис София». Учтем и то, что центральное место в учении Симона Волхва занимала фигура земного воплощения небесной Матери. Фламель произвел свою знаменитую трансмутацию в присутствии жены. А трактат «Liber Mutus» рекомендует перед началом операции алхимику и его супруге преклонить колени и помолиться перед печью. Союз души и духа, мужской и женской сущностей имеет свой небесный прототип: союз солнца-отца и луны-матери или бракосочетание Софии с ее божественным женихом.
Столь важная роль, отводившаяся женщине в алхимической теории, связана с учением офитов, которые поклонялись Софии, указавшей людям путь к познанию. Не удивительно, что отцы церкви с самого начала формирования христианства яростно боролись против подобного возвеличения женщины. Павел в 1-м Послании к коринфянам без обиняков заявляет: «Жены ваши в церквах да молчат, ибо не позволено им говорить, а быть в подчинении, как и закон говорит. Если же они хотят чему научиться, пусть спрашивают о том дома у мужей своих; ибо неприлично жене говорить в церкви» (14:34–35). А для полноты картины Павел утверждает: мужчина «есть образ и слава Божия, а жена есть слава мужа» (1 Кор. 11:7).
Средние века
1. Магия в «доарабскую» эпоху
Простившись с искусством Гермеса и его удивительными адептами, вернемся к эпохе раннего Средневековья. Миновало уже семь столетий с той поры, как на магию обрушились жестокие гонения. Она почти истреблена. Церковь же выстроила свой дворец на прочном фундаменте и не чувствует больше никакой угрозы своему благополучию. Из этого-то чувства безопасности и родилась относительная терпимость, пришедшая на смену былой жестокости. Специалисты в области народных верований и обычаев прошлого наглядно продемонстрировали этот факт. Ранние законы против магии подчас оказываются необычайно мягкими и снисходительными. В «Салической правде» — сборнике обычного права салических франков — говорится, что «ведьма, евшая человеческую плоть и уличенная в этом преступлении, да заплатит восемь тысяч денариев, то есть двести золотых пенни».* Штраф велик, но и преступление чудовищно для эпохи, когда склонность к некрофагии не могла объясняться психическими расстройствами и воспринималась исключительно как гнусное извращение, заслуживающее тяжкой кары.
«Салическую правду» утвердил король Хлодвиг I (466 — 511). Она предписывает штраф в семьдесят два пенни и половину золотой монеты за насылание чар при помощи колдовских узлов. Как ни странно, большинство штрафов за преступления, совершенные при помощи магии, оказываются не столь крупными, как за оговор — несправедливое обвинение человека в занятиях колдовством. Согласно другому кодексу той эпохи, «Рипуарианской правде», всякое зло, причиненное колдуном — будь то членовредительство или ущерб, нанесенный имуществу, — каралось исключительно денежной компенсацией. В сомнительных случаях обвиняемый мог даже отвести от себя подозрения, поклявшись в невиновности. По законам Карла Великого, чародея или колдуна сажали в тюрьму, и в течение трех месяцев он должен был каяться. Закон Уитреда, короля Кента, изданный в 690 году, повелевает: «Если раб принес жертвы бесам, да заплатит он шесть шиллингов, или будет подвергнут порке!».
Примечательно, что для знатных людей наказание за подобные проступки было более суровым, чем для простолюдинов. В древнейшем из дошедших до нас сборников дисциплинарных мер, применявшихся церковью, — «Liber Poenitentialis» святого Леонарда (VII век) — за столь гнусное преступление, как
