что возвысился над толпой. Никита спросил серьезно… словно бы даже примеряя эту ситуацию на себя:
– Ну а дальше что?
– А мне все равно – что, – сказал сержант. – Если сильно достанут, уволюсь, наверное. Только отступать не буду. Мне отец так говорил: если затеял дело, стой до конца, пусть даже дело твое глупое и ненужное. Тех, кто на полдороги виляет, никто уважать не станет… Самогонщице бизнес ее я все равно прикрою, тут уж пусть, что хотят, делают. Это она для своих самогон нормальный оставляет, а дрянь всякую, димедролом разбодяженную, и технический спирт – в продажу пускает. Ты, если хочешь, подними архивы, посмотри, сколько мужиков в том районе от отравления алкоголем прижмурилось. И скажешь мне тогда, прав я или нет?!
– По совести – прав, – рассудительно начал Никита, – а…
– Чего «а»? – прервал его Нуржан. – Если я по
«Верно же», – подумал Ломов. Но вслух ничего не сказал. А сержант вдруг улыбнулся.
– Ты вот жалеешь меня, наверное, – проговорил он. – Дураком считаешь. Попер, мол, с шилом на танк. А я себя теперь так чувствую… необыкновенно. Как будто… с рождения с опухолью ходил, а теперь эту опухоль вырезали. Я человеком себя почувствовал, понял?
Старший лейтенант Никита Ломов, возвращаясь к себе в кабинет, думал не столько про сержанта Алимханова, сколько про того парня… Олега Гай Трегрея. Нелепое предположение Нуржана о том, что Олег – пришелец из какой-то альтернативной реальности, почему-то взволновало Никиту. Должно быть, потому что дурацкое это предположение как-то очень ладно могло объяснить личность странного парня и его поведение.
«Интересно, что с ним, где он сейчас, Олег Гай Трегрей, – размышлял Никита. – В дурке? Или… еще где-то?»
Ответ на этот вопрос старлей получил сразу же, как только свернул в коридор, где располагался его кабинет.
На узкой и неудобной казенной лавочке рядком сидели: полноватая невысокая женщина средних лет со старомодными серенькими кудряшками на голове, малолетняя крашеная блондинка с маловыразительным кукольным лицом, в ярких и коротеньких – будто на пляж собралась – топике и шортиках, и… Олег Гай Трегрей. Одетый в нормальную, соответствующую его размеру одежду: джинсы, футболку и кроссовки – и оттого выглядящий повзрослевшим.
Олег поднялся навстречу старшему лейтенанту.
«Сейчас поклонится…» – обалдело подумал опер.
Парень четко поклонился и проговорил:
– Будь достоин.
А когда Никита пробормотал в ответ приветствие, Олег раздельно и ясно проговорил:
– Мы к вам по делу, господин полицейский.
Ломов довольно долго молчал, когда закончили говорить его посетители. Он бездумно постукивал по клавиатуре, выстраивая стройным заборчиком на экране монитора буквы… доводил заборчик до конца строки и стирал его.
Странно он себя чувствовал, старший лейтенант Никита Ломов.
Он прекрасно понимал: вот он тот самый момент… переломный. Что ему сейчас делать? Принять заявление? Или отказать?
Если принять – судьбы сразу нескольких людей (и его собственная судьба в том числе, кстати) пойдут по одному пути. Откажет – по другому. И поэтому, кроме вполне оправданного страха, в душе его поднималось чувство захватывающее, незнакомое – гордость вершителя судеб.
Заместитель начальника районного отделения полиции – место очень, очень хорошее. И к тому же в звании перед назначением непременно повысят… Михал Михалыч зря говорить не стал бы. Если упомянул о повышении, значит, действительно его планировал.
«А что потом?» – подумал вдруг Никита.
Жизнь по методу, озвученному полковником Рыковым, с оглядкой на большинство и по указанию вышестоящего начальства? Еще недавно старший лейтенант Ломов подобную стезю считал единственно верной, но сейчас ему почему-то казалось, что, начав идти по ней, он все дальше и дальше будет отдаляться от чего-то… неизмеримо более важного. От чего-то…
В конце концов, он ведь знает точно: он лучше образован, умнее и настойчивее любого в отделении – и, конечно, самого Михал Михалыча. Так какого черта тогда погружаться в общую массу? Ведь спустись ты в этой массе на самое дно или вынырни наверх – ничего, по большему счету, не изменится.
Настоящего успеха достигают те, кто идут наперекор большинству. Это не закон жизни. Это закон истории.
И еще кое-что чувствовал Ломов. Поступи он сейчас так, как хотел бы этого Рыков, он потом всю жизнь будет искать оправдания этому поступку и вряд ли когда успокоится. А приняв решение дать ход заявлению этой… Анастасии Амвросиевны Бирюковой – нужно будет идти до конца. Потому что, потерпев поражение в этой битве, он потеряет все. Как там говорил Нуржану его отец?..
Воспоминание о неожиданном для всех поступке сержанта Алимханова вдруг придало Ломову уверенности.
Старлей поднял глаза на посетителей.
Женщина – директор детдома Мария Семеновна – смотрела на него встревоженно-ожидающе. Девчонка Настя уставилась в окно, рассеянно высматривая там что-то. А во взгляде Олега читалась спокойная убежденность в том, что он, старлей Ломов знает, как ему следует поступить, – и, конечно, поступит правильно.
– Товарищ лейтенант… – заговорила Мария Семеновна, – мы ни слова не выдумали. Если вы думаете, что это какая-то провокация, вы очень ошибаетесь! Да ведь факты и проверить легко! Достаточно найти свидетелей происшествия! Самое главное – найти свидетелей! Вот того самого полицейского, который за Настю вступился!
Ломов не успел ответить.
Дверь в кабинет приоткрылась, впустив бывшего прапорщика Переверзева в мятой гражданской одежде и с мятым же, явно похмельным лицом. За спиной Переверзева маячила какая-то бородатая физиономия.
– Ты занят, Никита… – полувопросительно проговорил Николай Степанович, скользнув глазами по сидевшим перед столом старлея посетителям. – Так я подожду…
В первую очередь Переверзев узнал Олега. Он приоткрыл рот и дернул плечом. Но когда взгляд бывшего прапорщика остановился на Насте, Николай Степанович вздрогнул – так сильно, что можно было подумать, будто его толкнули сзади.
И Настя узнала Николая Степановича.
– А вот он! – звонко удивилась она. – Тот самый полицейский! Только не в форме! Вот он, Олег!
Трегрей, поднявшись со стула, поклонился:
– Будь достоин.
– Всегда дос… – хрипнул Николай Степанович и замотал головой. – Тьфу, то есть… А что здесь у тебя, Никита? Ты?..
Он сглотнул, не договорив. Он понял – что здесь. А Ломов вдруг почувствовал облегчение.
– Входи, Степаныч, – сказал старлей. – Будешь свидетелем по еще одному делу проходить.
– Ты… серьезно? – не трогаясь с места, спросил Переверзев.
– А похоже, что я шучу? – без улыбки осведомился Никита.
Николай Степанович быстро вошел, плотно прикрыл за собою дверь и, не найдя свободных стульев, уселся на скамейке у стены. Дверь тут же открылась снова. Очень крупный бородатый длинноволосый мужик смело ступил в кабинет.
