Но надо вырешить вопрос: будете ли Вы вообще писать? Об Антологии? Почему нет? Нехорошо трусить, маэстро! Нехорошо. Смотрите, я не испугался даже самого Тер-Апяна [205] и сгреб его и телефонной книгой по башке — бац! А уж Тер-Апян — это наш классик — и критик — и вообще. Нет, кроме шуток: ответьте, будете писать или нет? Если нет — тогда будем выходить из положения. Это — раз. Одно дело.
Теперь другое. Чек я Вам вышлю. Скоро. Слово чести. Но я хочу с Вами поговорить по душам. Я не знаю, кто Вы — Немирович-Данченко или Станиславский? В мемуарах Данченко — есть хороший штрих. Ужинали они в «Праге» (исторический ужин — основание МХТ). И под конец, уходя, Немирович мимоходом говорит: будем, стало быть, вместе работать и давайте говорить всегда друг другу правду. И неожиданно для Немировича — Станиславский вдруг как вскинется: нет, только не — правду, ради Бога, я правды не выношу и пр. и т. п.[206] Так вот, кто Вы? Станиславский? Все равно — я Немирович — и хочу Вам сказать, что думаю, ибо это «для дела» нужно. Вы знаете, как НЖ относится к Вашим стихам. «На большой палец!» Так вот — говорю честно — я оч<ень> был рад, что Вы опустили два стихотворения из первого присыла. Но это еще не все, маэстро! Надо опустить (дружеский совет) еще одно: «Помер булочник сосед». [207] М. б.. Вы вскрикнули, маэстро, — ах. Гуль, ах, сволочь, ах, е. е. м.. Может быть. Но верьте мне, дружески говорю — это бяка. «Пил старик молодцевато — хлоп да хлоп — и ничего»... Да что Вы. маэстро, разве это Вы? Зачем же Вам ни с того ни с сего формально снижаться? Упаси Бог и святые угодники, этого совсем не надо. Вы знаете, и это не только мое мнение (а у Гуля — верьте — слух почти абсолютный, ей-Богу!). Один человек, оч<ень> любящий Ваше творчество, — прочел это стихотворение (вместе с другими) и сказал: ну, это, кажется, уж доходим до частушек. Маэстро, у Вас, кажется, опять сорвалось — Гуль, сволочь, ах, е. е. м... Но Вы все-таки не правы. А этот человек-то — прав. Одним словом «раскаялся», готов взять грех на душу и при подсчете даже «ошибиться» (с ведома М. М., он не будет возражать, конечно).[208] Но дружески рекомендую и прошу — скиньте со счетов — нехорошего этого старика, который и пить-то не умеет вовсе, ну его к черту.
Корректуру я Вам прислать могу. Хотя милая Ирина Владимировна — такое мне накорректурила, что, когда я сдал в типографию, — они так «перебрали» — что получилось — Господи ты мой Боже — все перепутали — из всех стихов получился «салат» такой. Я еле-еле — разобрался — боялся, что влетят строки из одних стихов в другие. Боюсь я этих корректур. И не шлю. Сделал один раз исключение. И каялся. Но — признаю — «продукция» выиграла, многое в стихах заиграло по-новому. Поэтому, ладно, пришлю. Но «булочника» под хвост. Не будем его набирать, маэстро? Ладно? Согласны? Все согласны? Единогласно!
Далее. Переходим к следующему пункту повестки.
Посылка Вам — будет беспременно. Вся задержка была в занятости жены. Это она ведает, а она была нездорова и пр. Мне известно, что для Вас уже лежат: пальто драповое, синий костюм летний, рубахи, что- то еще из белья и ботинки (как Вы любите без завязок, к черту завязки, это здесь называется «лоферы»), галстуки. Но ничего еще нет для И. В. А американка наша милая уже в деревне.[209] Но клянемся, что из деревни пойдет (там доставать все это гораздо легче, оттуда вещи Вам и ушли в прошлый раз). Так что отсюда пойдет Вам. А потом уж из деревни. В конце июня жена переедет туда, а я 1-го июля туда прибуду и буду тоже следить за этим делом. Как жена вышлет (на днях) извещу Вас. Читаю (не без улыбки сострадания) о том говне, которое происходит вокруг «Ренессанса» (позднего),[210] —- снижаемся постепенно до уровня помойных ям и даже ниже «ватерлинии» В статье о Цветаевой (в кн. 37)[211] я мимоходом говорю об отзыве о ней Ширяева.[212]
То, что помирились с Адамовичем — хорошо. Лучше же мириться, чем ссориться, тем более, что Адамович не Мельгунов, не Керенский, на российский престол не претендует и вообще человек умный. Кстати, поговорите с ним — может, он напишет ч<то->н<ибудь> для НЖ. Редакция НЖ ничего не имеет против Адамовича. В Берлине в свое время ходил такой анекдот: Торгпредство ничего не имеет против Рабиновича. А Рабинович имеет дом против Торгпредства. Итак, поговорите с ним. Нам интересней — темы литературные, а не философические. Может быть, он напишет — по поводу статьи Ульянова?[213] Я в статье о Цветаевой тоже касаюсь Ульянова и его темы.[214] Мне представляется нужной эта тема — пусть мы стары, пусть мы уходим — но даже «баттан ан ретрэт» *(Battant an retraite (фр.) - отступая) — надо бить наступающего хама... Согласны?
Нам прислали воспомин<ания> об Ахмат<овой> и Гум<илеве> — небезынтересные (Неведомская),[215] она жила с ними рядом в деревне, там есть ненапечатанные экспромты Гум<илева>. И вообще — интересно, хоть и очень в тумане.
Итак, Георгий Владимирович, подумайте об антологии и отпишите мне, пожалуйста, будете ли писать. Подумайте и о статье по поводу Ульянова. А — нет. Поговорите с Адам<овичем>. Пусть он этим «начнет карьеру» в НЖ. К тому же мы и платим что-то. Не только слава, но и добро...
О книге И. В. хочет написать Юрасов.[216] Мне представляется это интересным. Он — новейший эмигрант. И ему книга оч<ень> понравилась. Он сказал мне, что с большим удовольствием напишет. Я книгу еще не читал. Не дохожу, увы, но прочту обязательно. Ну, кажется, написал обо всем и заслужил тем всяческие индульгенции. Когда-нибудь напишу Вам, как за три недели до смерти наш Великий Муфтий писал мне — «обожаю подхалимаж, как Сталин. Даже больше, чем Сталин».[217] И с эдаким «легким» посошком отправился в загробное странствие. Ох, грехи наши тяжкие...
Сердечный привет, дружески Ваш
И. В. цалую ручки.
34. Роман Гуль - Георгию Иванову. 18 июня 1954. <Нью-Йорк>.
18 июня 1954
Дорогой Георгий Владимирович,
Только два слова. Мое письмо Вы, наверное, уже давно получили. Думаю, что от Вас вскоре придет ответ. Посылаю Вам за второй присыл — тридцать долларов (Вы так хотели иметь мой автограф!). Как видите, ничто не вычтено (даже за те два стиха, кот<орые> снимаете — не полностью). Прежде чем послать Вам корректуру, шлю Вам переписанное на пишмаш. Очень прошу все проверить, что надо — поправить, и вернуть мне по возможности пар ретур дю курье (хотя это уже и не так чертовски спешно, но мне бы хотелось получить ДО моего отъезда в деревню). Для ускоренья посылаю четыре междкупона.
А за сим крепко жму Вашу руку и цалую ручки Ирины Владимировны.
Дружески Ваш исполнительный член редакции
<
* Par retour du courrier
35. Георгий Иванов - Роману Гулю. 21 июня 1954. Париж.
