могли ли бы Вы быть такой душкой, именно: купить за мой счет (вот «старик» пригодится!) «Lederplex vitamine В» побольше, сколько можно, и рассовать его как-нибудь по карманам или сапогам посылки. Это для И. В. Здесь почти нельзя достать и невероятно дорого. А для нее это страшно важная штука. Особенно теперь, когда она работает по 10 часов в день, кончая, по-французски, роман страниц в 500. Очень обяжете, если можете это сделать! И тогда уж отправьте посылку какая есть, чтобы скорее дошла.
Тут Ваш Гринберг со своей Соней [236] гастролируют в виде ведетт.[237] Но т. к. авансов он никому не дает, даже обижается — «Я не издатель, а редактор» — да и «Опыты» его неизвестно будут ли вообще выходить, то большой сенсации они не производят. Наоборот. Кстати, я только теперь прочел № 3 «Опытов» и ахнул, до чего изговнялся Сирин.[238] Что за холуйство: «наши 60 лакеев» [239], «бриллианты моей матери»,[240] «дядя оставил мне миллионное состояние и усадьбу 'с колоннами'»[241] и пр. и пр. Плюс «аристократическая родословная».
И врет: «не те Рукавишниковы». Как раз «те самые».[242] И миллионы ихние, и всем это было известно. «У меня от музыки делается понос» [243] — из той же хамской автобиографии. От его музыки — и у меня делается...
Ну, кланяюсь, жму руку, страстно жду чека, банка с розовым вареньем на комоде у Софьички.[244] Адамовичу Ваше приглашение [245] передам сегодня вечером — обедаю с ним Бахрах, [246] действительно, стал миллионером: он со мной не кланяется, подразумевая тех самых дядюшек, которых сжег Гитлер, а <м>, но его убеждению, деятельно помогал. От этих дядюшек и пришло, как у Сирина, миллионное наследство. Против Бахраха я в общем ничего не имею — он, если поскрести, лучше многих.
О Великом Муфтии Ваш рассказ меня бы очень порадовал — да ведь никогда не соберетесь написать!..
Нам бы самое время теперь встретиться лично и поболтать этак несколько вечерков. Приятно было бы...
Ну «еще раз»...
Ваш всегда
Г. И.
Имеются ли в Нов. Ж. карточки сотрудникам? Лестно было бы иметь на всякий случай — в нашей стране.
37. Георгий Иванов - Роману Гулю. < Около 25 июня 1954>. Париж.
<Около 25 июня 1954>[247]
Дорогой Роман Борисович,
Раз в жизни я решил быть исполнительным и аккуратным. И, получив вчера Ваше письмо, сел и сейчас же склеил и исправил стихи, написал Вам ответ, заклеил и сейчас же отнес на почту. Не было чернил, написал красными, чтобы не терять времени. И вот сегодня утром обнаружил письмо под столом. Вы, наверное, получив рукопись без одного слова, даже без благодарности за чек, решили, что я либо впал в идиотизм, или, ни с того ни с сего, охамел. Извиняюсь, как говорят девицы Ди-Пи.[248]
Ваш Г. И.
Вместо Камбалы
38. Роман Гуль - Георгию Иванову. 27 июня 1954. <Нью-Йорк>.
27 июня 1954
Дорогой Георгий Владимирович, ну вот мы с Вами и в конфликте. Как скоро прерывается наша дружба! И все из-за камбалы и кенгуру...[250]
В чем же дело? Да в том, что я был очень рад, что Вы сняли многое из первого присыла, но — кенгуру и камбалу — не отдаю. Как хотите. Почему? Вы говорите, что кенгуру это не «На холмы Грузии» [251], не «Еду ли ночью по улице темной» (две первых строки), не стихи Некрасова к Панаевой [252]. Допустим, Вы правы. Но в кенгуру такое «милейшее уродство» и такое «веселое озорство» — что убивать их никак невозможно. Протестую. Хочу их