Скрытый сюжет: Русская литература на переходе через век

направить их энергию).

По этой причине Лимонов занят демифологизацией, разоблачением групп и компаний, сложившихся репутаций. Злого лимоновского взора не избегли все смогисты, особенно Губанов и Алейников (и в злом слове-послесловии Лимонова есть много точных наблюдений и, увы, верных выводов — что предъявить можно?), Лиля Брик, ее сестра, а также Л. Арагон; Ростропович; Евтушенко — Вознесенский — далее — везде; французские интеллектуалы; Игорь Холин, перепродавший Лимонову свитер; А. Либерман и его супруга; Натали Саррот (Лимонов для снижения добавляет запах собачьей мочи и девичью фамилию «Черняховская»)… Не делай добра — не получишь зла; Лимонов непременно куснет руку благодетеля или благодетельницы, он неблагодарен из принципа — это его жизненная установка.

Но ведь ни Леню Комогора — «хороший кусок Родины и традиций в чужой стране», ни харьковчанина Витьку Проуторова, умершего в 26 лет от сердечной недостаточности, не куснет. И читатель их не забудет — яркими и горькими они останутся в памяти (чего и добивался Лимонов: их человечности, ответа на нашу бесчеловечность).

В чем Лимонову не откажешь, так это в драйве, в энергии, в способности держать читателя в напряжении, чтобы он не бросил книжку в угол — от скуки. Нет, чего уж нет, так это скуки, посеянной вокруг нас приличными господами-сочинителями.

А кого он ненавидит? Мальчиков и девочек-мажоров. Терпеть не может — и даже не завидует (как мальчик-минор). Упитанные, упакованные, они выстраивают свои жизни, обрывающиеся в смерть, другими, чем Лимонов, противоположными методами. Лимонову ближе если не их антиподы, то их предшественники: способностью к каким-то непросчитанным поступкам, порывам души, что ли. Но злобность лимоновская и здесь берет свое: он заигрывается с «убийственными» предположениями (скажем, о смерти Ю. Семенова и его заместителя но «Совершенно секретно»). Может быть, верным будет предположение, что для Лимонова, как для l'homme des lettres, всё и все входят в литературные сюжеты как персонажи «книги».

Есть ли нечто способное привести Лимонова в восхищение? В экстаз?

Это «нечто» должно непременно припахивать — кровью, дерьмом, скандалом, извращением — например, Дмитрий Шостакович-внук, сочиняющий «Походный марш» для Национал-большевистской партии. Конечно, Лимонов считает, что в крови с дерьмом больше жизни, чем в регламентированной покойницкой. Но слишком он шустрит, отправляя в личную анатомичку не таких уж простых и понятных смертных. Боюсь, что апломба в Лимонове все-таки больше, чем таланта.

Очень грустная книга.

Роман-интервью Анатолий Найман. Сэр

Новая книга прозы Анатолия Наймана «Сэр» приоткрывает тайну сюжета, который стал, осмелюсь сказать, одним из главных сюжетов XX века — наряду с историческими, крупномасштабными. Это сюжет, но первой видимости — личный, узкий, чуть ли не интимный.

Сюжет связан — нитью крепчайшей, поскольку крепче стихотворной строки в мире нити нет, — с Анной Ахматовой.

Поздней осенью 1945-го, после конца войны, будучи в Ленинграде, тридцатилетний сотрудник британского МИД Исайя Берлин (но происхождению — русский еврей, покинувший Российскую Империю с родными еще ребенком в 1919-м) узнает, что знаменитая Анна Ахматова жива и находится в городе. Он дважды за день посещает ее дом — и во второй раз их беседа затягивается до утра.

Во дворе ахматовского дома его разыскивает приятель — Рэндольф Черчилль, сын Уинстона Черчилля. Топтуны и так наверняка уже осведомили кого надо, кто у кого находится; но присутствие Рэндольфа, да такое нескрываемое, еще более подогревает ситуацию.

Исайя Берлин вскорости покинет СССР — служебная командировка закончена. Жизнь его складывается так, что он становится профессором Оксфордского университета, заметной фигурой британского и шире — европейского — академического, культурного и интеллектуального сообщества. Обладая даром размышлять публично, он выступает с лекциями, на которых собирается множество жаждущих его услышать. Однако сотни лекций по всему миру, подготовленных с особой тщательностью, не убеждают самого их автора в том, что он — истинный философ. Нет, и он сам, и автор книги Анатолий Найман, гоже связанный с Ахматовой нитью стиха, а не только личными отношениями, убеждены в том, что сэр Исайя — и не поэт, и не философ, и не мыслитель, и не… «А чем он, собственно говоря, знаменит? Что он такое сделал?» В общепринятый прейскурант он никак не вписывается. Бродский, написавший эссе к его 85-летию, судя по всему, испытывал определенную растерянность: где же заслуги нашего героя — из общепринятых?

С Ахматовой как будто проще: она была уверена в том, что за дерзкую — в контексте запретов той, сталинской выпечки, жизни — встречу она жестоко расплатилась Постановлением ЦК партии августа 1946 года, в котором ее и Зощенко вычеркивали из реальности. Но она была уверена и в том, что результатом их встречи было установление железного занавеса — фултоновская речь Черчилля и реакция Сталина. Холодная война. Резкий поворот в мировой политике, в жизни народов, населяющих континенты.

Ахматова посвятит Берлину цикл стихотворений — знаменитое «Cinque».

Итак, следуем Найману: сэр Исайя (титул, как и орден Заслуг, ему даровала королева) вроде бы действительно чего-то «не создал» и кого-то «не поразил» (такие упреки последовали после его смерти). Но сэр Исайя состоялся, прежде всего, как свободный человек и мыслитель, повлиявший на общественное сознание, интеллектуальную атмосферу своего времени. Обаяние его личности и история его жизни захватили автора, который, слава Богу, понял необходимость устного общения и записи бесед с Берлином — достоверных, передающих артистический характер общения. Благодаря тонкости замечаний, реплик, наблюдений и обобщений героя начинаешь понимать, почему Исайя Берлин стал тогда для Ахматовой «гостем из будущего». Потому что он был — и оставался до конца — настоящим русским европейцем; и он был — и стал — не только персонажем Ахматовой или теперь Наймана, а именно что героем особой складки, особого типа, который и пытается Найман разгадать (как и секрет поэтического цикла Ахматовой «Cinque») с участием вовлеченного читателя. Действительно, беседы настолько увлекательны для обеих сторон, что иногда чувствуешь некоторую даже неловкость — вроде того, что ты сам себя допускаешь до чтения чужой переписки, подглядывания или подслушивания чужой беседы. Такой эффект.

Но цель Анатолия Наймана шире, чем повествование о сэре Исайе или чем сюжет «Берлин и Ахматова», грандиозный сам по себе. Задача — вместить в ткань книги, пытаясь проникнуть в механику судеб, взаимосвязь изысканного, вымышленного Ахматовой, но напитавшего стихию ее выдуманного романа героя этого романа с другими героями-авантюристами XX века, безусловно, более мелкого калибра, однако, чрезвычайно любопытными двойниками. Например, в повествовании вдруг появляется другой Исайя Берлин, который уже потом и не Берлин, и не Исайя, а Савва Дружинин — роскошный и неуемный, в отличие от нашего сэра, никуда в детстве не эмигрировавший. Проживший авантюрно-советскую жизнь — с растратами, красивыми женщинами, войной и тюрьмой. Или вдруг по тонкому лучу повествования в книгу входит интеллектуал- доносчик — тоже, между прочим, философ, но только советской выделки, Владимир Ольшанский. Или — серб Драго, приглашающий в американском университете Анатолия Наймана на удивительный рассказ о приключениях бывшего сталиниста. Все эти якобы боковые ответвления центрального сюжета — на самом деле альтернативные истории, альтернативные линии жизни. Можно сравнить — как в хиромантии — левую и правую ладони: вот это было возможно, а вот что приключилось (и что из героя получилось, прошу прощения за глупую рифму). Все всему отзывается, все — взаимосвязано, мы существуем в мире отраженных жизней, но каждый способен повлиять на свою (если не выбрать — даже в советских условиях — повторяю вслед за автором прямо не высказанный, но