Скрытый сюжет: Русская литература на переходе через век

себе в близком будущем алкогольный или наркотический «праздник». Она с самого начала жизни устала жить. «И жизнь уж нас томит, как долгий путь без цели». Не то что их родители.

Это была советская романтика, 60-е. Поколение родителей — тех, кто ехал в Сибирь строить искусственные города. Сейчас — депрессивные будни. Бывшие романтики либо торгуют на городском рынке, либо старательно, из последних сил осваивают землю, занимаются сельскими работами — жить-то надо.

Распад государства был мучительным, болезненным для тех, по ком он прошел не умозрительно. Период распада значительно длиннее десяти прошедших лет. И надо жить в меняющихся условиях. Но как?

Роман Сенчин, прозаик нового поколения, изображает эту хорошо знакомую ему жизнь как бы один к одному, пристально, почти фотографически, фиксируя детали и подробности. И в то же время сам ракурс его взгляда, сам отбор изображенного подчинен метафоре. Минус — не только расхожее сокращение имени города Минусинска. Это еще и минус — жизнь. Когда даже совсем молодой человек, голос которого ведет повествование, думает, чувствует, реагирует, как пожилой, усталый, исстрадавшийся и тоскующий.

Может быть, еще тяжелее атмосфера повествования оттого, что работает герой в театре. И почти все действие повести с театром так или иначе связано. Театр скромный, местный, минусинский; герой служит монтировщиком декораций. С изнанки он и наблюдает всю театральную жизнь.

Нельзя сказать, что время повествования уперлось в одно только настоящее, что «Минус» — это прямой портрет современной жизни современного сибирского районного центра и его жителей. Нет, Сенчин чувствует и передает наслоения тех времен, которые являют собою странный исторический фундамент этому длящемуся и длящемуся, непреходящему и неизменному, беспросветному настоящему. Это, конечно же, 60-е — годы той самой романтики, из-за которой родители теперешних антиромантиков ехали в Сибирь. Теперь они — «в осадок выпали». «Поколение наше выдохлось, нету больше саяногорцев, жизнелюбивого, гордого племени».

Герой-рассказчик бродит но Минусинску, читает старинные надписи на памятниках кладбищенских, понимает, как стягивает площадь, «собирает» пространство собор, — в общем, не лишен ощущения погруженности в историческую толщу времени. У него, кстати, несмотря на молодость, тоже есть своя история: он помнит — как потерянный рай — детство, проведенное в том же самом Минусинске, у бабушки.

Но все, что происходит сегодня, как будто исключает и прошлое, и будущее. Путь туда закрыт. Время остановилось, люди живут только в бесконечно повторяющемся, стертом от повторений настоящем. И театр, существующий вот уже 116-й сезон, тоже занят повторением — до тошноты одного и того же. Хотя… хотя вовсе не так, как молодой повествователь, реагирует на происходящее, например, главреж. Сколько бы раз ни шел спектакль, он сидит за кулисами белый от переживаемого напряжения, почти без дыхания.

Люди в прозе Сенчина просты. Им надо встряхнуться — они пьют. Им надо забыться — они пьют. Им нужны деньги, но они их не могут заработать, и поэтому идут на преступление. Преступление театрализованное. Глупое, бессмысленное: грабеж с детскими пистолетиками в руках…

Вроде бы совершенно спокойно настраивает себя на более «умное» преступление и сам герой — оно срывается только ио случайности.

Действие «Минуса» разворачивается в основном в общежитии мебельной фабрики, где проживают и рабочие театра. Рассказчик пытается как-то облагородить свою конуру тяжелыми шторами из бывшей родительской квартиры, но в итоге — один минус. Девушка, чью хрупкую фигурку он с трепетом видел сидящей на подоконнике в общажном коридоре, — минус. Та, которую он для праздника подхватил в кафе и привез к себе, с презрением отказалась пройти в общагу, — минус. Воображаемый секс? Воображаемая встреча? Воображаемое преступление? Мечта! «Бросить привычное, надоевшее, старое. Стать новым, никому не знакомым. Даже себе. Себе в первую очередь».

Вообще у молодых героев «Минуса» замечательна эта способность к странным мечтам. Например, у одного из них, по кличке Анархист, есть «навязчивая идея» пробраться в Ирландию и вступить в ИРА, о которой, как и об ирландской ситуации в принципе, у него очень слабое представление.

В «Минусе» бьется за себя так, как может, провинциальная художественная интеллигенция. Богема? Слишком изысканное для нее слово. Художники, актеры, режиссеры, поэты все равно, несмотря ни на какие условия, пишут («красят») картины, играют спектакли, сочиняют стихи. Это органично, практически бессознательно: выходу из очередного запоя, художник с удивлением обнаруживает у себя несколько новых работ… Есть еще и гора Теисей, на которую художники «уходят», чтобы очиститься и быть — выше. А артисты, как дети, волнуются перед каждым спектаклем, рыдают, впадают в истерику, мучают друг друга и постановщика. А зрители ходят, представьте себе, на их спектакли. Потому что без театра, без художников, без стихов жизнь в «Минусе» совсем потеряла бы смысл. Как сказано совсем другим писателем, Милорадом Павичем: «Будущего у меня нет — думал я и искал невозможного».

Неистребимо.

«И птицу Паулин изрубить на каклеты» Татьяна Толстая. Кысь

Татьяну Толстую критики не любят. Не любят не только «патриоты» за ее издевательства над святынями. Не очень любят, честно говоря, и либералы: где пропадала, пока мы боролись? почему не поклонилась, когда приехала? зачем обо всем прямо судит, высказывается? почему в Америке преподает письмо художественное? В тусовку не ходит. Глаз крупный, черный, блескучий. Рот большой, зубов много, голос громкий, волосы могучие. Ведь и пожалеть такую нельзя. Можно только посторониться, чтоб место освободить. А мест у нас мало, и освобождать никто ничего не хочет.

Новую книгу Татьяны Толстой ждали так долго, что уже и глаза прищуривали, и носами поморщивали, и ушами качали: мол, нет у нее никакой рукописи! все врет; стыдно признаться, что не пишется. Да и то: все обещала, обещала, вот и в «Знамя» определила анонсом название, короткое, непонятное — «Кысь». «Знамя» роман объявило, а вдруг он и выйди отдельным изданием! Медлила- медлила, а то и заторопилась, да так, что растерявшиеся критики не успели прочесть и вставить в какие нужно премиально-упоминательные листы. Нерасчетливо поступила писательница Толстая.

А что за книжка! Боги мои, что за издание! Бумага — газетный срыв. Обложка картонная, такая в советское время шла на школьные учебники. Картон черной краской крашен. Той, что быстро облезает, обтерхивается. А поскольку оформление книги делал Арт. Лебедев, Толстой не чужой, то все это не прихоть издателя…

В общем, мораль: ничто не должно по замыслу отвлекать от текста. А сама Толстая на последней странице картонной обложки в крохотном окошке серийной фотографии из черноты непроглядной читателя высматривает.

Роман ли это, не роман, Бог весть. Но то, что намерение автора было объять — стянуть? — текстом обширное русское слово, — это однозначно, как говорит наш смачный Жириновский. Каждая глава обозначена буквой дореформенной русской азбуки от «Аза» до «Ижицы». Вместилось все.

Кысь — кто это, что это? Воет в лесах, точит когти, кричит так дико и жалобно. А Бенедикт, главный герой, живет в городе под названием Федор-Кузьмичек, на семи холмах расположенном. Бывшей Москве. Уже как далеко во времени здесь был Взрыв, и после него произошла, говоря по-научному, деградация, и никаких следов от прежней цивилизации: остались и выжили перерожденцы, «страшные они, и не поймешь, то ли они люди, то ли нет: лицо вроде как у человека, туловище шерстью покрыто…» Перерожденцы служат у голубчиков. Вроде лошадей будут.

Чем жители Федор-Кузьмичска питаются? Да мышами из-под подпола, да еще огнецами. Жизнь вполне удалась: избы чернеются, лучины в запасе, снег хрустит, мороз нипочем.