Скрытый сюжет: Русская литература на переходе через век

бумом…» Лукавое соображение! Спустя несколько номеров газета печатает любопытнейшую таблицу — свод результатов подписки на 1990 год. По этой таблице «Дружба народов» потеряла более 30 % подписчиков, «Октябрь» — около 12 %, «Нева» — около 6 %, «Знамя» незначительно прибавило (2,4 %). «Новый мир» приумножил количество подписчиков на 70 %, «Паш современник» — на 97 %, «Звезда» — на целых 89 %.

С чем это было связано? Почему «Наш современник», «Новый мир» и «Звезда» почти удвоили свой тираж?

Полагаю, с тем, что для них 1990-й стал полноценным годом Солженицына.

Кроме публикаций «В круге первом» и «Ракового корпуса» («Новый мир»), «Августа четырнадцатого» («Звезда») журналы помещают статьи, эссе, комментарии, непосредственно связанные с именем и деятельностью Солженицына.

«Слово о Солженицыне» открывает «Наш современник».

«Новый мир» подтверждает свою программу в январской книжке «Годом Солженицына» Сергея Залыгина и «Солженицыным и мы» Аллы Латыниной.

«Такой сосредоточенности на одном авторе, — пишет Залыгин, — может быть, никакая литература не знала и не узнает никогда».

Официальная реабилитация громады наплывающих солженицынских текстов сопровождалась беспрецедентными знаками не просто уважения — поклонения. «Признав: Солженицын опередил время, — неминуемо и поставить вопрос: почему ему была вверена историей эта миссия?» Критик, видимо, подсознательно калькирует даже солженицынский синтаксис, его индивидуальную манеру построения фразы.

Явление Солженицына выводило общественное сознание на новый этап. Его текстами, его фигурой заслонялась, если не отменялась (критикой «Нового мира», «Нашего современника»), идеологическая борьба неозападников и неославянофилов в период предшествующий. «В начале перестройки казалось, что общество возвращается к идеям 60-х годов. Было сформулировано кредо детей XX съезда: антисталинизм, вера в социализм, в революционные идеалы. Нахлынула пора литературных полемик» («НМ», № 1). Отныне наступало новое время: время поисков примиряющей идеологии. (До сих пор так и не нашли.)

Наконец, именно в 1990-м Солженицын обнародовал в «ЛГ» и в «Комсомольской правде» принципиально значимую работу — «Как нам обустроить Россию». Бесконечно длинная статья, написанная языком, сочетающим архаизмы с канцеляризмами, определила новый этап и деятельности Солженицына, и самого его активного присутствия в стране. Он становился фигурой действующей, вызывающей пристальный интерес политиков и общественности. Горбачев немедленно, чуть ли не на следующий день после публикации статьи оспорил (назвав притом Солженицына «великим») ее положения; а в Казахстане взметнулась новая волна националистических акций — «Комсомольскую правду» с солженицынской статьей жгли на площадях Алма-Аты. Примиряющей идеологии не получилось.

Однако год Солженицына стал и началом открытых споров вокруг идей Солженицына.

Одни считали, что Солженицын предлагает путь демонтажа идеологических баррикад. Путь примирения и объединения.

Другие, — что баррикады все равно остаются. Что диалог невозможен — в принципе.

В январе «Литгазета» подвела итоги сквозной рубрики 1989 года «Диалог недели». Б. Сарнов, по общему (либеральному в том числе) мнению проигравший В. Кожинову, выразил свое мнение-вывод («ясное понимание»), как всегда, прямо: «диалог невозможен». То же самое, только в более обтекаемой форме, сказал Чупринин: «Распадение русской культуры надвое… есть уже реальность». Еще более корректно определила свое послевкусие Латынина: «Монолог — для меня — форма более обжитая».

Диалога не получалось.

И в то же время те же самые критики, что свидетельствовали о разделении на два, прошу прощения за следующее слово, лагеря, грезили о единстве вокруг примиряющего Солженицына. «Неидеолога», если воспользоваться определением Аллы Латыниной.

В то же время никак нельзя заключить, что идеология прежняя, советская, социалистическая уже окончательно и бесповоротно была вытеснена.

Сергей Залыгин, свидетельствуя о наступлении года, если не эры, Солженицына, продолжал связывать дальнейший путь России с идеологией социализма: «нужно искать третий путь, тот, который мы сейчас обозначаем как 'обновленный социализм', не имея, однако, под руками ни теории, ни практики», — правда, с оговорками. Свидетельством хаоса в общественном сознании является императив того же автора в той же статье: «современная культура должна искать приемлемый для обеих сторон союз и сотрудничество с религией. Союз между знанием и сознанием». Означают ли эти слова, что религия, плюс культура, плюс обновленный социализм в сумме — по Залыгину — равняются «пути России»?

Споры «вокруг Солженицына» определили в 1990 году рубеж: Солженицын был последним, кого советская власть не допускала до внутрироссийского читателя, «период возврата ценностей» в литературе завершился.

Особенно любопытно, что о начале отсчета нового литературного времени говорили публицисты, чья популярность стремительно уходила в прошлое.

В 1989-м среди лауреатов Госпремии СССР стоит имя Анатолия Стреляного — за документальную ленту «Архангельский мужик», снятую с М. Голдовской. Стреляный, вошедший в десятку самых известных публицистов страны, одновременно с Игорем Виноградовым покинул редколлегию нового «Нового мира». И тот и другой объясняли со страниц «ЛГ», чем их не удовлетворяет работа в редакции, — и эти объяснения вполне понятны. Неожиданно и парадоксально другое: внутренняя неудовлетворенность собственной деятельностью и жажда литературы, проступившая после широкого успеха злободневных публицистических выступлений Стреляного, принесших ему несомненную и заслуженную известность: «Чем острее становятся наши общественно-политические проблемы, трудности, чем ближе мы к хозяйственной катастрофе, чем больше публика занята обсуждением этих проблем, тем чаще, как ни странно, даже вопреки тому, что ты в данный момент пишешь, участвуя в борьбе нелитературных мнений, все-таки хочется вернуться к своей профессии, стать ближе к литературе, хотя бы просто о ней поговорить… Может быть, об этом и свидетельствует снижение тиражей некоторых 'толстых' журналов, перегруженных злобой дня?» И еще — о реальной, тоже злободневной, публицистической критике, столь популярной в «Огоньке», «Московских новостях», «толстых» журналах: «Все становится с головы на ноги, реальная критика уходит в небытие».

Стреляный остро почувствовал назревающие перемены репертуара, смену жанров, откат от пафоса «искренности» и «правды». Отрефлексировал ситуацию — в чрезвычайно эпатажной форме — Виктор Ерофеев в своих «Поминках по советской литературе». А «Литературная газета» со второй половины года открыла — в связи с публикацией «Поминок» — самую болезненную дискуссию литературного года, в которой выступили Я. Гордин и Дм. Урнов, А. Марченко и В. Варжапетян, Р. Киреев и А. Василевский… Отмена Вик. Ерофеевым «советской литературы» (в трех ее ипостасях: официозной, деревенской и либеральной) именно в «год Солженицына» была вызвана в том числе и желанием расчистить площадку. Именно поэтому дискуссией пренебрегли «деревенщики», пренебрегли и так называемые «либеральные» писатели старшего поколения, не пожелавшие участвовать в борьбе за литературное пространство.

Ни Владимир Дудинцев, ни Анатолий Приставкин, ни Даниил Гранин, ни Григорий Бакланов — не говоря о Викторе Астафьеве, Валентине Распутине, Василии Белове, — не высказались.

О правоте или неправоте Вик. Ерофеева судили другие.

А ведь минуло не так много времени — всего лишь год — с тех пор, как в «ЛГ» прошла дискуссия о праве «другой» литературы на существование: и вот она уже открыто и откровенно не соглашалась быть рядом, не соглашалась быть другой, а объявляла себя единственно достойной!

Новое поколение пыталось вытеснить предшественников с территории литературы энергично и без сантиментов.

Вик. Ерофеев издал манифест; но рядом с ним спорили между собой публикации Дм. Пригова,