Не получился он и у самого Беркута. Орлоголовому не удалось уловить ни малейшего колебания колдовской Волны, как он ни старался. Вероятно, в данном измерении магия имела совершенно другую основу и структуру. Как к ней подобраться, Беркут пока не знал. Да и вряд ли узнает за время своего короткого пребывания. Засиживаться тут маг не собирался.
Нападение сеточника развернулось пред свитой принца картиной, достойной участи самых отъявленных грешников, – поучительной яркой прелюдией к загробному ужасу ада. Очевидцы тут же впали в глубокий шок! Дьявольская слаженность биологической машины смерти действительно впечатляла. Авангардная парочка воинов «сгорела» эффектным, артистическим дуплетом. Не успел еще передовой боец угодить в объятия псевдолиствы, превратиться там в жуткий, липкий сверток, как уж его партнер безглазым, вспухшим коконом, запечатанным в слизистые пеленки, покатился прочь, освобождая путь в вечность следующим клиентам – своим товарищам.
Старший офицер успел вскинуть саблю, рубануть со страху по ловчей сети. Кусок оттяпанной органики полетел наземь; извивался и корчился в предсмертной агонии.
Но хищная агрессивная колония невероятно живуча. Широченный сеточник небрежно встряхнулся, поежился пораженным участком, перегруппировался и тотчас, защищаясь, с мстительным шипением выбросил вперед, к обидчику, молодые гибкие побеги, удлиняющиеся на ходу. Гвардеец с дрожащими губами в ужасе отпрянул назад. И ему почти удалось увернуться…
Но тут сбоку, из-за своего укрытия – гигантского термитника – неожиданно подскочил один из разбойников. В руках у него трепетал ощетинившийся огневик. Змееголов изрыгал молнии, остервенело сопротивлялся, старался вырваться, пыхтел. От натуги он вздулся чуть ли не в форму шара. Лесной бандит – истинный знаток местной фауны – уверенно держал пленника грамотным, мастерским захватом, не обращал на взбрыкивания животного ни малейшего внимания. Объяснялось подобное хладнокровие довольно просто: бандит предварительно смазал руки жиром бочечника – местного черепахоподобного обитателя, которому не страшны ни огневики, ни сеточники. Разбойник вытянутой рукой приподнял извивающуюся тварь на уровень плеча, быстро прицелился, как игрок в городки перед броском биты, и запустил визжащую бестию, словно снежок, прямо в лицо офицеру.
Вот на нем-то разъяренный огневик – наверное, не без удовольствия – отыгрался за вынесенные от бандита унижения. Он жадно обвил своим телом голову жертвы, вцепился в нее каждым миллиметром собственной кожи. Захваченный врасплох рубака что-то невнятно вскрикнул, отпрыгнул назад и, будучи уже мертвецом, оттолкнул падающим корпусом принца, который на бегу по инерции влетел ему в спину.
Принц врезался в преграду, пошатнулся, бросился на землю, кубарем откатился по траве вбок. Разбойник торопливо нагнулся, вытащил из-под ног, словно кролика из клетки, очередного огневика, без подготовки швырнул его в ловкого противника. Вельможа суетливо уклонился, завалился навзничь. Запущенный бандитом огневик грохнулся рядом с царственной особой. Но, не желая упускать добычу, извернулся в головокружительном сальто вокруг собственного хвоста и мертвой хваткой впился принцу в пах. Тот дико взвыл от боли. Вероятно, выдержка изменила молодому франту, потому что он вдруг начал остервенело кромсать кинжалом… собственную промежность… хотя огневика там уже не было, зверек перескочил на корпус, стремительно двигался к голове.
…В этот момент Беркут вновь пришел в себя, ошалело вплыл в бурную реальность, перенесся мысленно из-за стола в далекой Чайной сюда, с ужасом воззрился на важного господина.
Обезумевший принц рывками перекатывался по траве туда-сюда. Действия пораженного человека только разозлили, раззадорили огневика. Настырный зверек, извиваясь, умело переполз по телу жертвы вверх, достиг-таки своего – жадно обвил спесивцу голову. Змееголов обильно сдобрил волосы пойманного противника внешними пищеварительными соками. Буквально через минуту череп венценосного принца обрел такую же легкость и податливость, как у тряпочной игрушки. Хищник, возбужденно урча, смял голову в небольшой кулёк, засунул себе в рот, точно больной «сердечник» пилюлю под язык.
Очевидно, огневик и сам подвергался воздействию собственных ядов. Его туловище после извержения внешних обеденных соков растянулось, наподобие чулка. Небольшая, в общем-то, башка хищника в процессе нападения начала вдохновенно раздуваться, словно праздничный шарик, раздуваться… пасть всё увеличиваться, увеличиваться… Пока не обволокла собой полностью лицо жертвы, вернее, то, что от него осталось – тот самый кулёк размером с кулачок. Жуть!!!
…Всё-таки стоит хоть иногда прислушиваться к советам добрых слуг, каким бы отважным и гордым ни казался сам себе господин. Если бы принц с самого начала последовал совету опытного проводника, направил бы свой отряд в обход жуткого леса, то, несомненно, избежал бы столь нелепой смерти. Ну а теперь уж ничего не изменишь…
Большой Медведь похолодел. Он не уберег принца! Что теперь будет?!
…Опять пелена в глазах… снова пробел в восприятии – довольно продолжительный…
…Снова полный бокал вина….
Дальнейшие события Беркут видел уже без помех. Иллюзия полностью вошла в свое русло. Правда, мага это ничуть не радовало. Слишком уж мрачным представлялось будущее Большого Медведя. Шамана окружали сырые каменные стены: не иначе – тюремные. Что дальше? Показательная казнь изменника престола?
Нет. Судьба выкинула для Большого Медведя более замысловатый фортель. Руководил судьбою лично король Юриус Тринадцатый, отец погибшего в лесу принца Дворжеуса. Юриус Тринадцатый по праву считался изощренным публичным политиком. Все его действия, как правило, пользовались поддержкой и одобрением большинства населения Великой Короны, вернее, монарху удавалось создавать видимость единодушия нации. Ведь народ в стране прозябал в нищенстве и бесправии. Любить своего правителя ему было, по большому счету, не за что. Но поди ж ты…
Даже из смерти сына Юриус Тринадцатый решил извлечь политическую выгоду. Сына ведь не вернешь – пусть и казнью виновного. Да и сама виновность бедного шамана, по правде говоря, вызывала у короля немалые сомнения, почвой для которых служил взбалмошный характер почившего принца. Отец нации отлично знал, что уж если его сынок вдолбил себе в голову какую-то идею, переубедить его было почти невозможно. Соглядатаи короля доложили своему господину, что проводник с самого начала советовал наследнику престола не соваться в жуткий Кряжистый Лес. Но тот слугу не послушал.
Всё это так. Но и оставлять без наказания лесного шамана самодержец тоже никак не мог, дабы никто не усомнился б в твердости королевской власти. И Юриус Тринадцатый объявил во всеуслышание: «Пусть небеса определят, виновен Большой Медведь или нет. Если шаман пройдет Тропою Четырех, – значит, не виновен. Не пройдет, – наоборот».
Тропою Четырех именовался цикл гладиаторских испытаний. Великий король, несомненно, лукавил насчет воли небес, ибо ни один из гладиаторов до сих пор не проходил еще опасной Тропою до самого финиша. Так что казнь (завуалированная) нерадивому проводнику обеспечена. Но правитель при этом в глазах народа предстанет не кровожадным тираном, ослепленным гневом за погибшего сына, а справедливым, сдержанным мудрецом.
Претенденты на Тропу Четырех нужны так и так. Чем больше, тем лучше. Большое Ристалище назначено на сегодня. Толпа, как известно, жаждет хлеба и зрелищ. Зрелищ, желательно, кровавых. Тогда и верхи ей любы.
Пожалуйста, получите…
Лекарь.
Лекарь «стартовал» из Чайной по меридиану иллюзии намного позже Беркута. Слишком уж осторожничал с вином, боялся переборщить. В конце концов «оторвался» от земли, рванул в неизвестность. Трудно сказать, сколько он там блуждал. В итоге душа волхва вселилась-таки в отставного писаря при славном короле Юриусе Тринадцатом. Вряд ли сие воплощение можно было счесть удачным. Ибо опальный летописец пребывал в настоящий момент в тюрьме, расположенной под трибунами огромного стадиона, и был приговорен к прохождению Тропы Четырех. Хотя, по правде сказать, гладиатор из летописца получился никакой. Ведь хилый, тщедушный мужичок маленького роста, хоть и имел офицерское звание, но всю жизнь провел в пыльных канцеляриях и библиотеках. Офицерские погоны широкими блинами безвольно свешивались с его плеч, потому как плечи те выдались слишком уж узкими для военного камзола.
Самодержцу упрямый писака не угодил тем, что вместо хвалебных од в адрес правителя сочинял скучные описания крестьянских бунтов. Юриус Тринадцатый справедливо решил, что с таким летописцем
