по отношению к своему лидеру, хотя в последние годы все чаще побеждала черная ненависть. Когда они узнали о приезде Парнелла в Голуэй для подавления мятежа, Хили, пребывая в весьма взвинченном состоянии, спросил, что следует предпринять. На что Биггар без колебаний ответил: «Прикончить его, сэр».
Однако народ буквально вырвал у него из рук это решение: в связи с приездом Парнелла люди собрались на вокзале, и сейчас эта огромная толпа была способна на все, даже на суд линча.
Мистер Парнелл попросил бывшего представителя от Голуэя, мистера О'Коннора, сопровождать его. Со стороны мистера О'Коннора это требовало значительного мужества. Он знал о настроении народа, но не знал, известно ли о нем Парнеллу. А этот человек не выказывал боязни. По дороге в Голуэй он говорил обо всем на свете, кроме самого важного – грядущих выборов и спорного кандидата, капитана О'Ши. Наверное, он считал, что едет в хорошо известное ему место, где его ждет радушный прием с флагами и приветственными криками.
Но Голуэй не был таким местом. Под темным штормовым небом собралась огромная толпа, которая с нетерпением ждала возможности разорвать на куски человека, по их мнению, предавшего их.
Как только поезд остановился, отовсюду послышались угрожающие крики разъяренных людей. Мистер О'Коннор закусил губу и страшно побледнел; но Парнелл уверенно распахнул дверь вагона и с высоко поднятой головой вышел на перрон. Вид его гордой, красивой фигуры подействовал на толпу настолько гипнотически, что, ринувшись было вперед с диким воем, люди вдруг притихли, и вдруг воцарилась тишина. Потом внезапно раздался одинокий приветственный возглас, за ним тут же еще несколько. И вскоре уже вся толпа приветствовала его. Мистер Парнелл стоял, совершенно спокойный и бесстрастный, кланяясь этим людям, словно и ожидал подобного приема.
И лишь когда появился несчастный мистер О'Коннор, начался кромешный ад: толпа собралась для того, чтобы мстить, и для нее уже было не важно – кому. Главное – месть! А поскольку перед ними был не их любимый лидер – откуда же им знать, он это или нет? – то все взоры собравшихся устремились на их бывшего представителя, мистера О'Коннора, который бросил их на съедение ненавистной Англии.
Беднягу уронили на землю и обязательно затоптали бы до смерти, если бы тот, кому и предназначалась их злоба, мистер Парнелл, не спас несчастного.
Несомненно, ирландцы имеют привычку превращать самые серьезные события в фарс, а самые ничтожные и незначительные – в трагедию. По крайней мере, они никогда не довольствовались полумерами.
И поэтому, когда мистер Парнелл чуть позднее поднялся на трибуну, наспех сколоченную на рыночной площади, и обратился к ним с речью, они слушали его в полнейшем молчании.
– Ирландский парламент находится у меня вот здесь, в кулаке, – произнес он, и в его голосе зазвучала страсть. – Уничтожьте меня – и вы уничтожите этот парламент. Отклоните кандидатуру капитана О'Ши, убейте меня – и вы тем самым прокричите от имени всех врагов Ирландии: «Парнелл уничтожен! У Ирландии нет больше лидера!»
Вокруг не раздавалось ни звука. Воцарилась полная тишина. Потом донесся чей-то одинокий голос. Он принадлежал мистеру Биггару.
– Сэр, если мистер Линч выставит свою кандидатуру, то я поддержу его!
Но тут снова раздались одобрительные крики, и голос Биггара утонул в них. Утонул он и тогда, когда на встрече с коллегами в отеле мистер Парнелл произнес:
– Имеют место слухи, что я ухожу из партии. Так вот, у меня нет намерений покидать политическую арену. Я не покину ее, даже если народ Голуэя сегодня погонит меня по улицам города пинками.
На этот раз мистер Хили издал возглас одобрения, больше напоминающий шипение пузырьков в бокале с шампанским. Возможно, восхищение великолепным и смелым выступлением Парнелла на время заставило его забыть о фактах. По крайней мере, никто в этот раз безрассудно не упоминал имени Китти О'Ши.
Мистер Хили произнес:
– Я выхожу из этой борьбы и полагаю, капитан О'Ши становится представителем от Голуэя. Это горькая чаша для вас. Бог свидетель, что для меня – это чаша, наполненная ядом, но даже ее я готов испить до дна ради солидарности и любви в нашей партии.
После этого короткого выступления подавляющим большинством было постановлено, что капитан О'Ши займет место представителя от Голуэя.
Но, увы, семена сомнения все же были посеяны. Доверие партии к ее лидеру пошатнулось. Неминуемо возникали трудности с различными противостоящими группировками, которые теперь предстояло постоянно контролировать.
Оставалось лишь надеяться, что капитан О'Ши совершит хоть что-нибудь для того, чтобы сделаться более популярным.
Глава 18
Тетушка Бен час от часу слабела. Она все чаще проводила утро в постели, подремывая, хотя неизбежно радовалась приходам Кэтрин, когда просыпалась.
В тишине уютной спальни, где постоянно пылал камин, а занавеси были плотно задернуты, Кэтрин было о чем поразмыслить. В эти долгие часы, проводимые ею возле тетушки, она очень много думала.
Она узнала об успехе Вилли в Голуэе, что, естественно, прибавило сложностей для Чарлза. Узнала о постыдной телеграмме, и, словно эхо, доносящееся издалека, в ее голове постоянно раздавались громкие крики: «Китти О'Ши! Китти О'Ши!»
О ней говорили, словно о какой-то уличной девке, и ей приходилось молча нести этот позорный груз. Она считала, что крикуны весьма удивились бы, увидев ее такой, какой она была на самом деле, – женщиной, которой было уже за сорок, с глубокими морщинами на лбу и в уголках глаз. Она очень долго приходила в себя после рождения последнего ребенка, и это, вкупе с постоянным напряжением и волнениями, отразилось на ее внешности: теперь она выглядела очень изможденной. Глаза казались огромными на ее лице с выступившими скулами. Кожа на подбородке начинала провисать, однако шея по- прежнему была гладкой и белой, а рот сохранил свой мягкий изгиб. Но, несмотря на это, ее лицо было уже лицом женщины средних лет. Если бы люди, насмешливо выкрикивающие ее имя, увидели бы ее сейчас, то весьма удивились бы, насколько невзгоды и позор, выпавшие на ее долю, сделали ее несгибаемой. И особенно это удивило бы человека, на чьем лице уже явственно обозначились первые признаки его обреченности, хотя на вид он оставался сравнительно молодым. Да, он действительно казался молодым по сравнению с семидесятисемилетним премьер-министром.
Однако временами мистер Гладстон с его властным, сверкающим взором выглядел намного энергичнее мистера Парнелла, хотя мистер Парнелл, подстегиваемый силой своих эмоций, казался намного бодрее и динамичнее многих других.
Кэтрин сильно тревожилась за его здоровье. Она опасалась, что он серьезно болен, и собиралась уговорить его показаться специалисту, когда Чарлз в очередной раз приедет в Лондон. Она считала, что последние неприятности, связанные с Вилли и выборами в Голуэе, истощили и без того ничтожные запасы его здоровья. И она не успокоится, пока он не приедет и она сама не увидит, в каком он состоянии.
Она сидела в тихой спальне тетушки, прислушиваясь к мерному похрапыванию старой леди, и, сжав кулаки, мечтала о том, чтобы проклятая Ирландия провалилась на дно Атлантики. Она ни разу не была в этой стране и не хотела этого, испытывая одновременно и любовь, и смертные муки.
«Тебе нельзя так изводить себя, – неустанно твердил ей внутренний голос. – Неужели вы: ты, сдержанная, исполненная достоинства английская леди, и эта «старая карга» в потрепанном, дырявом платье, расположенная за Ирландским морем, – разорвете на части такого чуткого и отзывчивого человека?»
– Кэтрин! – окликнула ее с постели тетушка Бен. – Почему ты выглядишь такой печальной?
– Я? Что вы, тетушка, я просто задумалась.
– Послушай, милочка, разве все не кончилось успешно? Теперь Вилли доволен, ведь он опять
