Он лишь вписал имена родных в помянник, чтобы священник, совершавший Литургию в его келье, поминал их на проскомидии.
Как-то раз он сказал следующее: «Я для своих родных не сделал ничего, не оказал им никакой помощи. А ведь я мог бы и собрать земляков, которые живут сейчас по всей Греции, мог бы, как монах, дать им духовные наставления...» Но к «нашим и не нашим», то есть к родным, он уже не возвращался. Он имел такое странничество, что однажды обмолвился: «Я даже не знаю, кто сейчас из моей семьи, братьев и сестер жив, а кто умер».
Старец рассказывал: «Вчера утром ко мне пришел один человек и сказал, что почила моя сестра Мария. 'Ладно, — сказал я, — я ее помяну[142]'. Весь тот день я принимал людей. Ночью, поминая имена усопших, я забыл имя моей почившей сестры и стал вспоминать: 'Чье-то имя я забыл. Чье же?' — и потом вспомнил, что это была моя сестра».
Когда Старец был новоначальным монахом, странничество помогало ему в монашеской борьбе. Однако когда он духовно возрос, то уже не подвергался опасности повредиться от общения с родными, потому что на всех людей смотрел уже одинаково, бесстрастно. Старец стяжал некую всемирность, он стал «отец всемирен». Но, несмотря на это, он с рассуждением выдерживал в отношениях с родными ту же дистанцию, что и раньше, делая это для того, чтобы не давать повода к уклонению от странничества юным и духовно слабым монахам.
После 1971 года (тогда он собирал материалы к Житию святого Арсения Каппадокийского) Старец Коницу уже не посещал, хотя местный архиерей и другие клирики его приглашали. Крайне редко, если для этого была духовная причина, он писал родным письма. В единственном письме, отправленном им матери, он написал, что оставляет ее и что отныне его Матерью будет Пресвятая Богородица.
Родные, хотя до конца и не понимали его поведения, ему доверяли, принимали то, что он им говорил, и не обижались. Они знали, сколь сильно он любил их до того, как ушел из мира, и о том, сколь много он для них сделал. Они верили, что он ведет себя так из-за духовных причин, потому что он монах. Бог внутренне извещал родных Старца, и они не огорчались. Но надо сказать и о том, что даже в этой жизни родные Старца Паисия в некоторой степени были вознаграждены за то, что он так к ним относился: ведь помимо Божественной помощи они — как родственники Старца Паисия Святогорца — с избытком пользуются уважением, честью и помощью людей.
Монахам, которые спрашивали Старца о связях с родными, он говорил: «Нам не надо к ним прилепляться. Связь с родными — это утешение человеческое, тогда как мы, монахи, должны искать утешения от Бога. Монах, который очень любит своих родителей, остается духовно недоразвитым, и Господь не дает ему этой Благодати — чувствовать родными всех людей и любить всех в равной степени. Да ведь, кроме того, странничество — это и данный нами при постриге обет. Ради любви ко Христу мы обещали Ему удалиться от наших родных».
Старец не принуждал всех монахов вести себя, как он. Он подогревал их любочестие и оставлял каждого из них вести себя свободно — в соответствии со своим духовным состоянием. Видя, что монахи имеют добродетель странничества, он радовался; видя в них противоположное — огорчался. Когда он узнал, что один святогорский монах по серьезной причине выехав в мир, не заехал в родной дом, его лицо просияло от радости.
Старец положил добродетель странничества твердым основанием монашеской жизни, до конца своих дней он последовательно и бескомпромиссно соблюдал обеты, данные им при постриге. Так ему удалось всей душой возлюбить Бога и, ощутив каждого из людей своим братом, стать достойным восхищения примером монашеского совершенства.
Святые отцы говорят, что «совершенное странничество бывает причиной таковых подвигов».
ослушником общежительного монастыря Старец был недолго. Однако уже в начале своей монашеской жизни он выучил наиважнейшую монашескую дисциплину — послушание — и получил по этому предмету отличную оценку. Вначале с радостным расположением он оказывал совершенное послушание своему игумену и старцу. Также он без рассуждения слушался членов монастырского Духовного собора. Когда он спрашивал их о том, как сделать то или иное дело или как поступить в том или ином случае, они отвечали: «Сделай так, как тебя просветит Бог». Однако такой ответ его огорчал: он хотел, чтобы старшие давали ему конкретные указания, он хотел совершенно отсечь свою волю. Самые тяжелые экзамены на послушание Старец сдал, слепо слушаясь старца И., который, как сказано выше, нагружал его тяжелыми работами, строго обличал его, делая все это без ведома игумена. Добрый послушник терпел все молча, укоряя себя. Он никогда не осуждал старца И. — даже в помысле. Он верил в то, что эти испытания Бог попустил за его грехи. В конце концов послушание отцу И. довело отца Паисия до кровотечения, и его положили в монастырскую больницу. Там он благодарил Бога и молился за старца И., потому что получил от него пользу. «Он бил меня, как бьют пойманного осьминога, — говорил Старец, — но он очистил меня от всей внутренней нечистоты».
Старец опытно переживал Таинство Послушания. Опытно познав, какие блага приносит эта добродетель, он стремился к ней и искал ее. Он говорил: «Знайте: весь секрет монашеской жизни заключен в послушании: в том, чтобы отсекать свою волю — если это возможно, то даже и перед тем, кто тебя младше, если, конечно, нет опасности ему повредить. Тогда приходит Благодать Божия. Уйдя из общежития, я остро чувствовал необходимость оказывать кому-то послушание. Когда я перешел в Стомион, то ближайший ко мне монах, отец Серафим, жил от меня в девяти часах пешего пути. Поэтому я взял к себе в монастырь одного двенадцатилетнего незаконнорожденного ребенка, которого все презирали, и сделал его своим старцем. Я его спрашивал: 'Ну что, сынок, как ты думаешь, надо мне это делать?' И я делал то, что он мне говорил. Например: 'Ну как ты думаешь, пойти мне пилить дрова?' — 'У тебя что, не в порядке с головой, что ты хочешь идти пилить дрова!' — отвечал он мне. Так я отсекал свою волю и шел заниматься чем-то другим. Если бы вы знали, какую я получил от этого пользу! Конечно же, люди, видя все это, удивлялись — поскольку они относились ко мне с уважением. 'Погляди-ка, — говорили они, — он оказывает послушание ребенку!' Но и ребенок укрепился, научился проявлять инициативу и, получив таким образом помощь, стал настоящим человеком. Однако я, отсекая свою волю, получил пользу большую, чем он. Отсечение воли помогает в духовной жизни». Конечно, в какой-то момент Старец дошел до такого состояния, что уже не имел нужды в послушании в его начальной форме — то есть в слепом послушании старцу — поскольку он сумел стяжать умное подчинение [Богу]. «Для того, кто добре совершил духовное послушание, плоть подчинив духу, не требуется послушание человеческое, ибо таковый в послушании состоит слову Божию и закону как благодарный раб»[143].
Подобного высшего состояния достиг и Старец Паисий. Он подчинил свое мудрование Благодати Божией, будучи руководим Духом Святым. Как говорил преподобный Петр Дамаскин: «Когда же воцарится в нас Благодать Духа, тогда уже не будем иметь своей воли, но все что ни бывает с нами, есть воля Божия. Тогда мир имеем»[144].
У Старца уже не было собственной воли, собственного плана, собственной программы действий. В письме от 3 ноября 1972 года он писал: «Программу моих действий составляет Бог, а не я. Несмотря на то что я уже не планирую заранее, когда мне выезжать в мир, если случается нужда, я — даже и не желая выезжать с Афона — не могу противиться [воле Божией], потому что Бог побуждает меня к этому Своей любовью и моей собственной любовью к ближнему».
Помимо того что Старец имел просвещенный ум и рассуждение, в серьезных вопросах он получал особые извещения от Бога — прося или даже не прося Его об этом. Несмотря на это, если речь шла о вопросах, касавшихся только его самого, он, по многому смирению, не хотел следовать своей личной воле, но спрашивал, как ему поступить других старцев, духовников, епископов и даже своих духовных чад — оказывая им послушание.
Старец говорил и следующее: «Насколько бы правильным не было мое личное мнение о касающемся меня вопросе, я не могу ему доверять, потому что это мнение — мое. Врач, если заболевает, не ставит себе диагноз сам. Он идет к другому врачу, хотя бы тот и уступал ему в опыте и врачебном искусстве».
