постепенно он исправляется, тогда как они, пребывая в пустыне и празднословя со своими помыслами, имеют при этом ложное мнение, что они исихасты и таким образом причиняют себе немалое зло. Для того чтобы быть исихастом, надо иметь умную молитву».
И действительно, цель безмолвия есть молитва. «Собирательным делом безмолвия, — говорит святой авва Исаак Сирин, — является пребывание в молитве»[209] .
Старец Паисий был убежден, что для того, чтобы человек шел подвизаться в пустыню, необходимы определенные предпосылки. Или он должен идти к подвизающему в пустыне старцу, или, перед тем как идти в пустыню, достаточное время прожить в послушании в общежительном монастыре. Старец говорил: «Если молодой монах уходит в пустыню, чтобы жить там одному, по своей воле и без наблюдения Старца, то — если он даже и не станет бесноватым — преуспеть не преуспеет». Одного молодого монаха, пришедшего к Старцу за благословением уйти в пустыню, он отговорил от этого со словами: «Сейчас жить один в безмолвии ты не сможешь».
Святогорскому монаху, который жил в келье один и буквально погибал от бесполезных попечений и не находил ни в чем духовного утешения и покоя, Старец посоветовал: «Возьми 'Добротолюбие' и четки и пойди во-о-он туда, видишь: под каштаны».
На вопрос, возможно ли сегодня монаху жить в безмолвии на Святой Афонской Горе, Старец ответил: «Возможно — если монах живет в безвестности и не вступает в близкие отношения с мирскими людьми».
Старец помог монахам, имевшим предпосылки для безмолвнической жизни. Благодаря ему были заселены многие афонские кельи, в которых возникли очаги безмолвнической жизни.
Этим безмолвническим духом дышал Старец Паисий, его он передавал другим. Он возлагал на исихазм — безмолвническую жизнь — великие ожидания и многие упования. Он верил в то, что «из безмолвнической, исихастской жизни придет и возрождение Церкви»[210] .
Даже просто говорить о Старце Паисии нелегко, то описывать его внутреннее делание — почти невозможно.
Старец был трезвенным делателем, еще живя в миру. Он был внимателен в выборе того, с кем общаться, в отношении помыслов и чувств. Каждый день он подвергал себя самоконтролю. Он положил себе правилом не смотреть в лицо женщинам. Одна родственница стала жаловаться его матери на то, что он не ответил на ее приветствие. Это произошло потому, что Старец не заметил эту женщину — его помысел и взор были устремлены к иному.
Старец не ходил по кофейням и избегал мирских развлечений. «Однажды, — рассказывал он, — в соседском доме устроили шумный пир. Я спал на сеновале. Помолившись, представляя, будто я нахожусь перед Вифлиемскими яслями, я чувствовал радость».
«Поступив в монастырь, — рассказывал Старец Паисий, — я начал усердно заниматься молитвой. Однако в отношении внимания к себе слегка расслабился. Прошло немного времени и я понял: со мной что-то не в порядке. Тогда я осознал, что мне не хватает трезвения, постоянного контроля над собой. В начале духовной жизни требуется больше внимания, чем молитвы. Ведь если нет трезвения, то и молитва на пользу не идет. Наш внутренний человек должен непрестанно находиться в трезвении. Мы должны замечать каждое из своих движений. Слежение за собой, внимание (трезвение) помогают нам больше, чем молитва и духовное чтение».
Для того чтобы возделать трезвение, Старец на общих монастырских послушаниях трудился молча и в отдалении от других. Когда он жил на Катунаках и на кораблике приезжал в Дафни, то, ожидая обратного корабля, уходил подальше от пристани и людей — к скалам. Когда он жил в «Панагуде», то в Кариес поднимался крайне редко, причем по тропинке, о которой мало кто знал, и в часы, когда встретить кого-то было трудно.
По дороге он не выпускал из рук четок и творил Иисусову молитву или «читал не по книжке», то есть приводил себе на ум то, что прочитал раньше и размышлял над этим.
Старец имел внутреннее духовное делание, «то единственное делание, за которое воздает Бог». Его сердце было согрето памятью Божией. Его ум был чист и внимателен: он легко увлекался духовными предметами и из области мирской уходил в область надмирную.
Однажды в «Панагуде» Старца посетили два стремившихся к монашеству юноши. Был вечер, заходило солнце. Старец уже закрыл калитку и выполнял свое монашеское правило. Однако он открыл этим юношам, усадил их в архондарике, и они задавали ему различные духовные вопросы. Старец отвечал кратко. Молодые люди поняли, что его ум пребывал где-то в ином месте, что он был пленен Богом. Было такое впечатление, что он пребывает «вне себя». Он говорил с ними, однако при этом переживал что-то другое и мыслил о чем-то ином.
Опыт и постоянное делание трезвения научили ум Старца с легкостью отражать пристрастные помыслы и преображать их в помыслы добрые и Божественные. Внутри себя он, по его собственному выражению, «открыл фабрику по производству добрых помыслов». О различных стадиях помыслов он говорил следующее: «Человек, который занимается работой над собой, чужих грехов не видит. Человек духовный видит все чистым и добрым. Вначале человек подвизается, стараясь не осуждать других. Вступив во вторую стадию, противодействуя помыслу осуждения, он старается включать в работу добрые помыслы. Находясь в третьей стадии, он все, что видит, истолковывает в добром смысле. Появляются любовь и смирение. Когда душа очистится, уцеломудрится, то она не только не утруждается над тем, чтобы включать в работу добрые помыслы, но помыслы слева к ней даже и не приходят. То есть то, что кажется достойным осуждения, она видит достойным оправдания».
«При приражениях помыслов, — говорил он, — лучше всего относиться к ним с презрением: не обращать на них внимания. Собеседование с помыслом — дело опасное, потому что даже сто адвокатов, соберись они вместе, не смогут переспорить одного маленького дьяволенка».
Старец советовал не возделывать воображение. Он говорил, что только в том случае, если мы хотим изгнать греховный образ, мы можем [посредством воображения] представлять в уме священные образы: Страшный Суд, Распятие и тому подобное. Если же мы будем использовать наше воображение и в других случаях, то этим воспользуется диавол.
Когда Старец ехал куда-нибудь в автобусе, он тихо пел что-то церковное, а шум мотора был ему вместо «исона»[212]. Когда он жил в Иверском скиту, его часто посещал живший там старый монах отец М., который любил поговорить. Старец Паисий слушал его, стоя и молча, а про себя творил Иисусову молитву. Отец М. говорил, говорил, но потом уставал говорить один и уходил. Так Старец умел не нарушить своего трезвенного делания и при этом не ранить брата.
Видя общее состояние современного монашества, Старец говорил: «Я расстраиваюсь из-за того, что многие молодые монахи не научились работать, чтобы самостоятельно зарабатывать себе на хлеб». Старец хотел сказать, что они не научились основным духовным монашеским деланиям, чтобы духовно питаться и преуспевать. Одно из таких монашеских деланий есть трезвение — делание наиважнейшее и необходимое для нашего спасения. Однако, зная трудность тонкого трезвенного делания для молодых и особенно для чувствительных монахов, Старец с рассуждением говорил: «Новоначальный монах, занимающийся тонким деланием над собой, сходит с ума — как неопытный бухгалтер на огромном предприятии». Старец советовал новоначальным сперва заниматься своими грубыми недостатками и слабостями.
Желая подчеркнуть великое достоинство трезвения, Старец делал это с помощью следующих примеров: «Необходимо внимание. Я вижу, как некоторые люди, будучи в начале своей жизни невнимательными, и сейчас, состарившись, остались такими же — несмотря на то что стали монахами. Предположим, человек рассеянный и невнимательный хочет пойти, например, в Кариес, но по
