Святок. «Дух приближался — безмолвно, медленно, сурово. И когда он был совсем близко, такой мрачной таинственностью повеяло от него на Скруджа, что тот упал перед ним на колени». Этот Дух не берет в плен; Дух Будущих Святок показывает Скруджу его труп. «Вот он лежит в темном пустом доме, и нет на всем свете человека — ни мужчины, ни женщины, ни ребенка — никого, кто бы мог сказать: “Этот человек был добр ко мне, и в память того, что как-то раз он сказал мне доброе слово, я теперь позабочусь о нем”. Только кошка скребется за дверью, заслышав, как пищат за шестком крысы, пытаясь прогрызть себе лазейку. Что влечет этих тварей в убежище смерти, почему подняли они такую возню? Скрудж боялся об этом даже подумать».
Да, это рождественская история, но прежде всего — это история-предостережение. Мы и есть труп, чье лицо закрыто простыней; мы не осмеливаемся откинуть простыню, боясь увидеть на убогой кровати самих себя. («О Смерть, Смерть, холодная, жестокая, неумолимая Смерть! Воздвигни здесь свой престол и окружи себя всеми ужасами, коими ты повелеваешь, ибо здесь твои владения!») Да, это рождественская история и потому у нее счастливый конец. Но, памятуя слова призрака Марли, сказанные Скруджу, это предостерегающая история. Нам нужно срочно учиться вниманию и заботе к окружающим людям, иначе… Мы должны научиться любить друг друга, или же нас ждет смерть в полном одиночестве.
Многие из нас видели столько постановок и экранизаций «Рождественской песни», что, казалось бы, изучили ее содержание вдоль и поперек. Но когда вы в последний раз читали диккенсовские строки? Каждое Рождество обрушивает на нас новый вариант «Песни». Нам бы еще повезло, если бы единственной экранизацией, которую мы посмотрели, был фильм с замечательным Алистером Симом. А так… в один год мы морщимся от слащавого опуса в жанре вестерна, где седовласый латифундист Скрудж скучно издевается над своими коровами. На следующий — Малютка Тим ковыляет по улицам Бронкса или Бруклина, а старина Эбенизер превращается в неумолимого домовладельца, которому принадлежат местные трущобы. Через несколько лет я достаточно постарею, чтобы самому играть Скруджа в одном из бесчисленных любительских спектаклей, которые каждую зиму оживляют (а на самом деле портят) «Рождественскую песнь». Лучше оставить в стороне все эти переслащенные потуги и перечитать оригинал. А может — прочитать впервые.
Возможно, вас удивит, что настоящий, диккенсовский Скрудж ни разу не встречался и не говорил с Малюткой Тимом. Как странно! В телевизионных постановках их разговор — любимейший эпизод. Удивитесь вы и тому, что в эпилоге Диккенс, предчувствуя своих будущих клеветников и очернителей, пишет: «Кое-кто посмеивался над этим превращением, но Скрудж не обращал на них внимания — смейтесь на здоровье! Он был достаточно умен и знал, что так уж устроен мир, — всегда найдутся люди, готовые подвергнуть осмеянию доброе дело. Он понимал, что те, кто смеется, — слепы, и думал: пусть себе смеются, лишь бы не плакали! На сердце у него было весело и легко, и для него этого было вполне довольно».
«Больше он уже никогда не водил компанию с духами», — добавляет автор в завершающем абзаце.
По иронии судьбы, успех «Рождественской песни» пробудил в некоторых людях такую бесстыдную алчность, что она понравилась бы только
Диккенс затеял судебную тяжбу, которую проиграл. Процесс обошелся ему в семьсот фунтов, и это был горестный удар. В «Рождественской песни» он обличал алчность и призывал к искуплению вины, а в суде с писателем обращались так, будто «он не жертва, а преступник». Только читатели оставались по- прежнему ему верны.
Обращаясь к своим читателям, Чарльз Диккенс называл себя «их верным другом и слугой». Свое предисловие к изданию тысяча восемьсот сорок третьего года он сопроводил щедрым благопожеланием, выражая надежды, обращенные к его «книжечке о призраках» и читателям: «Пусть эта история витает над их домами, даря им радость». Через полторы сотни лет после создания «Рождественской песни» она продолжает витать над многими домами, в том числе и над палаткой индийского цирка. И везде она продолжает дарить радость.
А самый известный в литературе маленький калека продолжает вызывать сострадание в сердцах. «Раздался стук маленького проворного костыля», — писал Диккенс. Мы и сегодня отчетливо слышим, как Малютка Тим проворно стучит по полу своим маленьким костылем.
Несколько фрагментов этого «Предисловия» вошли в мое эссе «В защиту сентиментальности», опубликованное двадцать пятого ноября тысяча девятьсот семьдесят девятого года в «Нью-Йорк таймс бук ревью». Однако в том эссе отчетливее прослеживается начало моего предисловия к «Большим надеждам», нежели
Мое предисловие к «Рождественской песни» (в несколько ином виде) было напечатано двадцать четвертого декабря тысяча девятьсот девяносто третьего года в «Глоб энд мейл» под заголовком «Их верный друг и слуга»; в его нынешнем виде оно печаталось как предисловие к диккенсовской повести, изданной «Модерн лайбрери» в девяносто пятом году.
Более ста пятидесяти лет назад Диккенс впервые выступил с публичным чтением «Рождественской песни». Это было на третий день Рождества. Собралось две тысячи человек, слушавших писателя с большим вниманием и часто прерывавших чтение аплодисментами. Чтение продолжалось три часа. В дальнейшем Диккенс еще не раз публично читал «Рождественскую песнь», но сокращал чтение до двух часов. После успеха первого выступления, через три дня он снова читал «Рождественскую песнь». Теперь его слушали уже две с половиной тысячи человек, в основном — трудящийся люд. Диккенс обратился к ним с просьбой, чтобы они и впредь приходили на его чтения. Он всегда считал простых людей своими лучшими слушателями.
«Они ничего не упускали, все правильно понимали, внимательно следили за сюжетом, смеялись и плакали, — пишет Диккенс, — и [они] вдохновили меня до такой степени, что я чувствовал: еще немного, и мы все во плоти вознесемся на небеса». Читаешь эти слова и жалеешь, что тебя там не было.
Диккенс настаивал, чтобы стоимость экземпляра «Рождественской песни» не поднималась выше пяти шиллингов — он заботился о доступности своей повести для возможно более широкой читательской аудитории. Как видим, здесь его беспокойство оказалось напрасным.
