Каменный пояс, 1978

мне.

З а й ц е в. Как восприняли ваше предложение?

Ж у р а в л е в. Кто как. Прихожу к Захару. Вот, говорю, надумал я, как в других местах делают, собрать молодых ребят под свое крыло и, сколь ума хватит, поучить их хлеб выращивать. Сперва Захару такой разговор, как клюква неспелая. Скосоротился, елки зеленые, сопеть начал. А потом гляжу: засверкали Захаровы глаза. «Это же почин!» — кричит и чуть не в обнимку ко мне. — Вот ведь какой человек! Вынь да положь ему почин. Ладно, говорю, елки зеленые, пускай будет почин или любимая твоя инициатива. Только давай хорошенько обмозгуем, чтобы попусту не квакнуть и людей не насмешить. Сидим, говорим… Показываю Захару свою прикидку по звену. А у него глаза на лоб и уши нарастопырку. «Нет, нет, нет! Это кого ты насобирал тут? — кричит на меня. — Это что за почин ты с таким народом разовьешь? Нет и опять нет!» Что Федора, говорит, наметил, это хорошо. Еще пяток дельных ребят подберем, технику настроим — и вот вам образцовое звено для развития передового опыта и той же инициативы. Сперва я с ним, елки зеленые, по-доброму, спокойно. Надежный и послушный, говорю, и без меня обойдется. А есть и с ветром в голове. Таких вот и возьму, начну их друг к дружке подгонять, сплачивать, чтоб, елки зеленые, щелей не было. Но Захара нашего на обе лопатки положи, все равно вывернется. Схватил мой список и давай шерстить по одному. Этот лодырь, этот лентяй, этот пьющий, а этот врущий. Мне ж, говорю ему, а не тебе работать с ними, чего взбеленился, елки зеленые? Кончилось тем, что согласился Захар, но в том духе, что ладно, на ремонте техники и с таким составом можно поработать, а дальше он поглядит. Разошлись, как петухи после драки. Иду домой и думаю: «Да за что мне, елки зеленые, такое наказанье выпало, чем провинился я перед миром, что лаюсь на каждом шагу и душу себе изматываю? Захар тому виной или я сам по себе такой?»

З а й ц е в. Что же дальше было?

Ж у р а в л е в. Да все было. На партийном собрании обсуждали. Племяш мой Серега хоть и слабый еще секретарь, а тут поприжал Захара. Другие коммунисты хорошо выступили. А раз такой оборот, Захар наш Петрович тут же без передыху речь сказал. Давай хвалить меня. Теперь, говорит, ни один парень из деревни не уедет, а к нам народ повалит опыт перенимать. Прямо хоть сейчас выскакивай за поскотину гостей встречать. Ну, и я выступал. Не прохожий, говорю, не проезжий я, а всю жизнь свою на колхозную работу положил. Обидно, елки зеленые, всякого сопляка слушать, что ужасно плохо ему в деревне. Вроде стыдно ему, что не в городе он родился, а в наших Журавлях. Вот, говорю, и буду стараться, чтоб не стыдно ему было… Вот так и решилось дело. После Сергей говорит мне: «Возьми-ка в библиотеке книжки про работу с молодежью и по науке все делай, чтоб комар носа не подточил» Пошел. Семь книжек нашлось. Две толстые, остальное мелочь. Насоветовал племянничек! Целую неделю извел на чтение, а чего узнал? Бестолочь я большая, вот чего. Думал, оно по-простецки. Что умею — покажу, растолкую. Смотри и делай так же. А по книжкам получается, что сперва я изучить их должен. Характер там, привычки и прочее, а потом уж подступаться к парню с ласковым словом и большой осторожностью, чтоб не дай бог он не брыкнулся… Зашел к Сергею поговорить. Смеется мой агроном, за бока хватается. — Чего ржешь-то? — спрашиваю. — Тебе смех, а как мне по таким потемкам ходить? Мне ж для начала самое меньшее учительский институт кончать надо… Потом пошел по дворам к своим ребятам, как наука советует. С отцом там, с матерью разговор вел. Чтоб со своей стороны помогали мне.

З а й ц е в. Как вы, Иван Михайлович, видите свою роль в звене?

Ж у р а в л е в. Только никаким не начальником. Упаси боже! Совет там, подсказ с моей стороны. На равных будем. Пускай, елки зеленые, считают, что сами до всего доходят, своим умом…

Зайцев дочитал свои полосы, зашел ко мне.

— Все это хорошо и интересно, — говорю ему, выключая магнитофон, — только легкость смущает. Задумали — сделали. Так ли оно бывает, Павлуша?

— Тебе нужен конфликт? — Павел усмехнулся. — В том-то и беда, что открыто он не проявлялся. Не станет же Кузин отрицать эффективную форму наставничества. Он хитрюга порядочный. Под этот журавлевский почин обобрал нашу «Сельхозтехнику», а ни одной новой машины в звено Журавлева не попало. Дескать, с новой техникой и дурак высокий показатель даст. А молодежь надо воспитывать в трудностях, слаще победа будет.

— Странно, — замечаю я.

— Ничего странного, — поправил Зайцев. — Просто надо хорошо знать Кузина. А я его знаю. Да и Журавлев… На вокзалах встречаются такие мужики, из транзитников. Подсядет, о себе скажет, тебя спросит, спорить начнет. Напоследок даст свой адрес. Дескать, случится быть в наших краях, заходи, посидим, потолкуем… Интересный был человек. Нужный человек.

— Да уж наверное…

— В Журавли сегодня поедешь? — спросил Павел.

— Да, прямо сейчас и поеду, чего ходить кругом да около.

— Потом зайдешь, расскажешь?

— Обязательно…

В Журавли я приехал под вечер. Место широкое, глазу приволье всюду. Если смотреть прямо от въезда, с небольшого бугра, то слева открывается чистое глубокой синевы озеро. За ним — пустота убранных полей. По-над лесом идет длинная улица, она полукружьем припадает к другому озеру — камышистому, с редкими плесами. За этим озером тоже чернь вспаханной земли.

Автобус пропылил большаком до колхозной конторы и устало стих. Со скамейки сорвался приземистый мужчина, подбежал, загодя протянул руку.

— Кузин. Захар Петрович. Волошин звонил. Встречай, говорит, корреспондента… Готов оказать всяческое содействие… А на автобусе зачем? Я бы машину прислал в ночь-полночь. А то вот сижу, томлюсь: то ль по расписанию придет, то ль опоздает… Ничего наша деревня, правда? Или не успели глянуть? Конечно, из автобуса чего увидишь, одно мелькание…

Лицо у Кузина брудастое, коричневое, какое-то тяжелое, уши толстые, коротко стриженные волосы стоят торчком. Пока хлопотал вокруг меня, был простецкий мужик. Но вот взошли мы в контору, в его кабинет, сел он за свой председательский стол — и полнейшая перемена. Строгость и твердость во взгляде, взвешенность в словах, каждая фраза — точно обкатанный водой камень-голыш.

— Как же все-таки это случилось? — спрашиваю Кузина.

— Да вот так и случилось, — он вздохнул, догадавшись, что я спросил про Журавлева. — Заячий лог у обоих у нас в печенках сидел. С него началось, им же и кончилось. Судьба уж видно… Теперь вот думаю: да черт бы с ним, с этим хлебом! Не обеднял бы колхоз, по миру не пошли бы куски собирать. Тот же Иван вдесятеро больше вырастил бы.

— Журавлев мог так подумать? Что-де черт с ним?

— Иван? Ни в жизнь! — уверенно говорит Кузин. — Фанатизма по этой части много в нем было. До смешного. Вот, скажем, работает в поле трактор, случилась поломка. Заменили деталь, а негодную выбросили. Но не дай бог, если Иван увидит такое! Сразу хай на всю деревню подымет. Транжиры! Рубля колхозного не жалеете! Руки пообрывать надо! Стану говорить: «Ну чего ты на стенку лезешь, цена-то той железке два пятака». — «Нет! — кричит. — С пятака начинается, рублем кончается! Нет в колхозе хозяина, нет радетеля!..»

Захар Петрович в лицах изображает эту сцену. Прямо артист.

— Думаете, легко с ним было? Ни с одним человеком в деревне я так не считался. А он не понимал. Не время говорить про это, да из песни слова не выкинешь. Ведь есть же какие-то пределы? Где-то ведь надо было помнить, что я не только Захар Кузин, но еще и председатель, выборное лицо, облеченное доверием… Нет, вы не подумайте, я не жалуюсь, не обиду изливаю…

На этом у нас и кончилась первая беседа. С облегчением вышел Кузин из конторы и повел устраивать меня на постой.

— Что-то новых строений не видно, — замечаю я, разглядывая широкую деревенскую улицу, перепаханную колесами, с глубокими колеями, где стоит черная мутная вода.

— Да, — соглашается Захар Петрович, — почти не строим. Никак не могу убедить журавлевцев. Давно уже говорю: — Давайте новый поселок начинать, по ту сторону озера. Чтоб разом кончить с грязью,