политических, социальных, духовных, профессиональных и других идентичностях. Это препятствует формированию полноценного гражданского общества и утверждению характерных для обществ модерна социальных практик и институтов» [41].
Но это и значит, что никакого среднего класса как социокультурной общности в России пока что не существует, и эта страта социальным актором не является.
П. Сорокин, говоря об интеграции, исходил именно из наличия общих ценностей, считая, что «движущей силой социального единства людей и социальных конфликтов являются факторы духовной жизни общества — моральное единство людей или разложение общей системы ценностей». Но нынешние социальные страты в России вовсе не интегрированы общими ценностями. Напротив, по ряду ценностей группы складываются по вертикальной оси, пронизывая все страты и соединяя их в «больное общество». Например, в лекции об аномии был приведен такой вывод из исследования: «тревожность и неуверенность в завтрашнем дне присущи представителям всех слоев и групп населения, хотя, конечно, у бедных и пожилых людей эти чувства проявляются чаще и острее». И таких «вертикальных связок» много и они едва ли не сильнее, чем горизонтальные связи в социальных стратах. Можно сказать, что происходит вертикальное членение общества, а не слоистое.
Так под каким углом зрения мы должны «визуализировать» карту социокультурных общностей России, чтобы она служила полезным инструментом для изучения нашего кризиса? А. Турен писал:
«Если идея общества распадется, как до этого распались идеи прогресса или народа, причина этого видится в том, что более нет каких-либо институциональных посредников, достаточно сильных, чтобы поддержать взаимозависимость мира экономики и мира культуры. Единственный посредник, который есть и который, следовательно, образует центральный объект социальной науки, — это идея субъекта, поскольку она сочетает тему всеобщего участия в экономической жизни с максимальным уважением к многообразию культурных проектов» [143].
Вот минимальные требования: общность как субъект процессов кризисного общества должна быть выделена с помощью как экономических, так и культурных индикаторов и критериев. Требуется синтез экономико-социологических и культурологических подходов. Это трудная задача, и первым шагом должно быть сочетание того и другого подхода, а их синтез потребует времени и методологических усилий.
Поскольку классовый и стратификационный подход нам более или менее знакомы и присущие им индикаторы чувственно воспринимаются благодаря эмпирическим наблюдениям, большее место здесь отведем культурно-социологическим работам (учитывая, что их авторы, внедряясь в информационное пространство обществоведения, вынуждены «перегибать палку»).
Делая обзор современных западных представлений об изменениях структуры общества, Л.Г. Ионин резюмирует, что в результате «детрадиционализации» классовых состояний, распада классовых идентификаций и нарастающей мобильности происходит распад социальных классов и слоев, соответствующих прежним иерархическим социоструктурным моделям. Все более явственно проступают признаки «постклассового общества». Далее Л.Г. Ионин выдвигает сильный тезис о парадоксальном характере структурных изменений российского общества (приведем некоторые из предложенного им перечня парадоксов):
«Чисто структурные моменты происходящих ныне в России изменений совершенно не соответствуют тому, что происходило в западных странах и привело в конце концов к отмеченной выше индивидуализации и плюрализации жизненных форм. Вместо необычайного повышения жизненного стандарта на фоне устойчивого экономического роста, что имело место на Западе, в России происходит противоположный процесс — глубокое падение жизненного уровня большинства населения…
Это, казалось бы, исключает плюрализацию и индивидуализацию жизненных форм и способствует, наоборот, формированию архаичных, с точки зрения современного социокультурного развития, форм социального расслоения.
Однако наблюдение российской реальности демонстрирует и совершенно другие факты.
1. Резкое, даже скачкообразное увеличение количества самых многообразных, абсолютно не сводимых к сословным, классовым или слоевым определениям жизненных форм и стилей, имеющих исключительно культурное происхождение. Все эти стили, возникшие в России в течение последних пяти-десяти лет, не корреспондируют непосредственно с категориями демографической, профессиональной или экономической структуры как советской, так и нынешней «капиталистической» России.
2. Крайняя условность и подвижность профессиональной структуры в сегодняшней России. Парадоксальным образом необходимость борьбы за выживание не обедняет, а наоборот, обогащает жизненно-стилевой репертуар индивидов. Необходимость приработка для содержания семьи часто заставляет индивида осваивать и усваивать жизненные формы и стили, к которым он никогда бы не обратился в благополучной и стабильной ситуации… Происходит релятивизация жизненных стилей в практике отдельно взятой личности. Разрушаются стабильные классово-культурные и специфически слоевые идентификации, которые уже не могут быть в полной мере восстановлены даже в условиях возможной социальной и экономической стабильности.
… 6…Политическая жизнь в России сегодня далека от традиционных западных моделей, но близка современным западным моделям… Главным признаком российской политики является практически полное отсутствие социально-слоевой идентификации политических партий. Многочисленные попытки отдельных партий и лидеров установить предполагаемую классическими политологическими учениями “принципиальную координацию” между партией с ее доктриной и соответствующим социальным слоем многократно и красноречиво проваливались. Рабочие отказываются идти в лоно социал-демократии, промышленники не поддерживают ни гайдаровскую партию, ни партию экономической свободы, которые собственно для них и создавались. Нет партии рабочих и партии крестьян, нет партии бедных и партии богатых.
Формирование блоков и движений регулируется не социальной (социальнослоевой) близостью участвующих партий, а именно актуальными политическими темами, по которым может возникнуть временная общность целей, и конкретными политическими ситуациями. Социально обусловленной идиосинкразии политиков разных ориентаций не возникает. И это не неразборчивость и беспринципность, как о том любит шуметь пресса, а принципиальная характеристика политики, в корне изменившейся вместе с ликвидацией и очевидной бесперспективностью восстановления традиционной классовослоевой структуры общества…
Все эти факты приводятся здесь для того, чтобы показать: Россия в результате начавшихся в 1985 году медленно и мучительно развивавшихся реформ, перешедших впоследствии в революционные по масштабам и стилю изменения, отнюдь не вернулась в собственное, досоветское, или буржуазное, характерное для середины века, прошлое, а естественным образом перешла в характерное для современных западных стран «постклассовое» состояние» [66].
Не будем спорить о том, «естественным» ли образом Россия «перешла в характерное для современных западных стран состояние» и действительно ли состояние, в которое перешла Россия, «характерно для западных стран». Трудно согласиться и с тем, что «необходимость борьбы за выживание обогащает жизненно-стилевой репертуар индивидов». В начале 1990-х годов 12 млн рабочих и инженеров сотни отраслей промышленности с их разными культурными стилями превратились в мелочных торговцев с их стереотипными стилями. А всего за годы реформ около 20 млн человек прошли через тюрьму — вот уж где единообразие стиля.
Но это и назовем «перегибанием палки». Главное — многие отмеченные автором явления внешне схожи с тем, что наблюдается на Западе. Для изучения «своих» явлений социологи Запада не обращаются ни к Марксу, ни к фон Хайеку, они создают методы, адекватные социальным процессам начала XXI века. Так же должны поступать и мы, а не копаться в учебниках Келле и Ковальзона.
Для нас также полезно данное Л.Г. Иониным описание процесса дезинтеграции российского общества, рассмотренного через призму социологии культуры. Он пишет:
«Гибель советской моностилистической культуры привела к распаду формировавшегося десятилетиями образа мира, что не могло не повлечь за собой массовую дезориентацию, утрату идентификаций на индивидуальном и групповом уровне, а также на уровне общества в целом…
Болезненнее всего гибель советской культуры должна была сказаться на наиболее активной части общества, ориентированной на успех в рамках сложившихся институтов, т. е. на успех, сопровождающийся
