князья и старейшины обского народа будут просить великого князя русских о покровительстве и защите от тюменского хана… Да, они дадут ясак сейчас и будут посылать ежегодно… Да, князь Екмычей пошлет гонцов вниз по реке, чтобы старейшины других юртов не воевали с русскими, но давали ясак и изъявляли покорность… Да, Екмычей доволен подарками, потому что о такой железной рубахе мечтает каждый юрт, а саблю, которую подарил славный русский богатырь, он никогда не обнажит против людей его племени…
Салтык улыбался, довольный.
Уверившись в благорасположении русского посла, Екмычей наконец заговорил о том, о чем неотступно думал, легко соглашаясь на ясак и признание власти великого князя русских:
– Пусть плененные князья и урты порадуются вместе с нами и, возвратившись в свои юрты, расскажут о милосердии русских воевод…
Но Салтык отклонил просьбу, высказанную столь тонко и ненавязчиво, что даже хитроумный визирь тюменского хана Ибака позавидовал бы красноречию старого Екмычея. Русский посол строго сдвинул брови к переносице, его серые глаза стали жесткими, колючими.
– Большой князь Молдан и твои сыновья пожелали самолично предстать перед светлыми очами великого государя Ивана Васильевича, а урты будут сопровождать их в пути. Когда мы покинем вашу землю, пусть соберутся князья вогуличей, Конды, Коды и Югры и, согласившись между собой, пришлют посольство в стольный град Москву – бить челом великому государю во всем быть по его воле и условиться о ежегодном ясаке. И чтоб впредь посылали тот ясак не по принуждению, но токмо служа верно великому государю Ивану Васильевичу. Это последнее мое слово!
Оробевший Екмычей склонил голову, соглашаясь. Он ничем не выдал своего разочарования, хотя судьба сыновей была единственным, что действительно тревожило его, – со всем остальным он был заранее согласен. А может, и согласен он был лишь потому, что надеялся: выкупом за это согласие будет возвращение Игичея и Лop-уза?
Перерешать что-нибудь было поздно, и изворотливый ум старого князя услужливо подсказывал оправдания случившемуся. Сыновья живы и останутся живыми благодаря заключенному миру, а это главное. Остается надежда на их благополучное возвращение. Он, Екмычей, постарается убедить Асыку, Пыткея, Лаба, Чангила и других князей, что выгоднее покориться русским и послать посольство в город великого князя Ивана. «А может, и без посольства можно будет обойтись, – вдруг подумал Екмычей и приободрился. – Водный путь до каменных гор продлится долго, и нынешний месяц городьбы больших соров пройдет, и месяц случки оленей [90], а может быть, и месяц рубки леса [91], пока русские лодки плывут по рекам обского народа. Сыновьям может представиться случай вырваться из плена, особенно если помочь им в этом. Умиротворенные богатым ясаком и изъявлениями покорности, русские воеводы не будут излишне строго охранять пленников…»
– Князьям будет худо в пути без женщин и рабов, – с печалью в голосе проговорил Екмычей. – Урты умеют охотиться и сражаться, но кто приготовит пищу и починит одежду? Кто скрасит князьям одинокие ночи? Пусть вместе с князьями в страну великого князя отправляются их жены и рабы.
Сказал и боязливо втянул голову в плечи, ожидая резкого отказа. Но Салтык воспринял просьбу Екмычея как должное, сразу согласился:
– Пусть едут!
Давая понять, что переговоры закончились, русский посол поклонился Екмычею, произнес вежливые слова прощания:
– Оставайся во здравии, князь!
Екмычей не увидел спины русского посла. Вперед тут же шагнули воины в железных рубахах и сомкнулись стеной. Предостерегающе глянули круглыми черными глазницами железные палки, из которых (Екмычей уже знал это) вылетают с огнем и дымом невидимые стрелы.
Суровые бородатые лица под железными шлемами, смертоносные очи ручниц – это зримое воплощение чужой непреодолимой силы, которой вынужден был покориться Екмычей и которой покорятся остальные князья (Екмычей был уверен в этом), – навсегда остались в памяти старого князя.
В глубокой задумчивости шел Екмычей от берега. Старейшины, обретшие после успешных переговоров прежнюю уверенность и величавость, шествовали за своим князем, взмахивая посохами. Из-за кустов, уже не таясь, выглядывали воины, тоже радовались, что битвы не будет.
Екмычей отослал всех людей в городок, а сам поднялся по обрыву и остановился на краю, прислонившись плечом к огромной лиственнице. Русская судовая рать непреодолимо влекла князя, и он не посчитал нужным противиться этому влечению, хотя излишнее любопытство не украшает мужчину. Может, он надеялся увидеть нечто такое, что позволило бы раскрыть, в чем уязвимость пришельцев из далекой закатной страны?
Лодка русского посла еще бежала к большой ладье с флагами, а к опустевшему берегу подплыло несколько других лодок, таких же остроносых и стремительных. Проворные бородатые мужи, голые по пояс, – не то рабы, не то воины, скинувшие кафтаны и рубахи, – спрыгивали в воду и вытягивались к берегу живыми цепочками, дальние – по грудь в воде, ближние – по пояс, по бедра, по щиколотки босых ног. Связки мехов, шкуры, съестные припасы, посуда, медные полукружия котлов перелетали с рук на руки, мгновенно исчезая в чревах лодок. Потом лодки так же без суеты и спешки будто втянули в себя цепочки воинов и отплыли.
На самой большой лодке протяжно заревела труба. Разом взметнулись бесчисленные весла. Судовой караван медленно двинулся вниз по реке. Только три лодки остались на якорях. Екмычей догадался, что люди на этих лодках ожидают княжеских жен и рабов, – русский посол выполнил свое обещание.
Екмычей подозвал Юзора, зашептал в почтительно подставленное ухо. Юноша кивнул, передал кому- то из уртов свое тяжелое копье и побежал по лесной тропинке.
Екмычей знал, что он возвратится с женщинами не скоро, но решил дождаться здесь, на берегу, как будто от его присутствия могло что-то измениться. Почтительное оцепенение, охватившее Екмычея во время разговора с русским послом, давно прошло, и старый князь прикидывал, как лучше помочь сыновьям. На женщин надеяться нельзя, женщины глупы и болтливы. Помочь в побеге могут только молодые воины, сильные и храбрые. И хитрые, ибо без хитрости не обмануть русских караульных. Они поедут в русских лодках под видом княжеских рабов. Но кого послать, чтобы была сила и хитрость? Екмычей перебирал в памяти своих молодых уртов, но ни у одного не сочетались эти качества. Пусть будет так: Юзор – сила, хромоногий и слабый Каяр – хитрость. И с ними еще двое, или четверо, или шестеро – сколько разрешат взять рабов русские…
И еще, подумал Екмычей, нужно послать следом за русскими ладьями быстроходный облас, чтобы сопровождал их неслышно, как предрассветная тень, чтобы урты на обласе всегда были готовы принять пленников и уйти от погони. На обласе пойдет верный Ешнек. Надо сказать Ешнеку, чтобы готовился…
Солнце уже стояло прямо над головой. В реке стали видны желтоватые клыки подводных отмелей, которые охватывали русские ладьи, тихо покачивавшиеся на волнах, – будто готовились сжать их в смертельных объятиях. Но Екмычей знал, что глубина над отмелями достаточна, чтобы пропустить даже тяжело груженные обласы. Не подобны ли этим обманчиво грозным отмелям замыслы самого Екмычея, не обманывается ли он в своей надежде?
Однако ведь и из мягкого, податливого песка порой поднимаются острые камни, пробивающие днища лодок. Пусть Ешнек, Юзор и Каяр будут такими подводными камнями…
На берег гуськом спустились женщины. Рослые юноши, одетые, как рабы, в длинные крапивные рубахи, несли за ними поклажу. Позади всех ковылял Каяр – маленький, жалкий. Несправедливы боги, одарившие умного человека столь невзрачным и хилым телом!
Русская лодка приблизилась к берегу и забрала княжеских жен и рабов. Екмычей велел отобрать для сыновей четырех самых молодых и красивых жен; среди женщин была Сулея. А рабов на свою лодку русские пустили только двоих. Это были, конечно, Юзор и Каяр. Остальные урты, переодетые рабами, что-то кричали, размахивали руками, но полоска воды между берегом и лодкой продолжала расширяться. Екмычей с досадой ударил кулаком по стволу лиственницы. Двое – это мало, совсем мало!
Но ведь в этих двоих складывалась сила и хитрость…
