бывшему другу костистая, высохшая тетка Пилипиха, как прошлогодняя полуистлевшая былинка, жалкий осколочек человечества.
— Он даже любовницу шебе завел!
— Вот смола! Никак не останет от старика! — ворчала Макариха, боясь, чтобы старухи не проговорились о спрятанном ею бойце.
— Мужа ее убил, а паны ему ничего не сделали!
— Юзикова крестная мать, поди, и сейчас убивается по крестнику, а этого за убийство человека всего три дня в холодной продержали!
— Потому что был заодно с панами, держал их сторону!..
— Антихрист!..
Пока бабки жаловались ему, немецкий офицер думал о другом. За сегодняшний день он перетряс пятую лесную деревеньку и не обнаружил коммунистов. Хоть не возвращайся в часть! Офицер сообразил, что на худой конец может сойти за того, кто ему нужен, и этот туземец, который к тому же, судя по утверждению старух, был отъявленным большевиком и безбожником. Блеснув золотым кольцом на пальце, немец подозвал двух солдат. Показывая им на гумно под новой крышей, бросил:
— Эрледиген![41]
— Яволь, герр командант![42] — стукнули каблуками подтянутые солдаты.
— Альзо, лёс!..[43]
У молодых солдат руки чесались от желания поскорее расправиться с «врагами нации». Они охотно повели деда за накрытое соломой строение. В наших краях еще ничего не знали о фашистах, как скоры они на расправу, — бабы даже подумать не могли, что ждет Альяша. Ватага мальчишек увязалась за Альяшом и конвоирами.
За гумном Макарихи, откуда, ни жив ни мертв, скрытно следил за всем Васька Лужин, будущий гута- михалинский партизан, немцы приказали старику пройти немного вперед. Дядька Климович послушно сделал семь-восемь торопливых шагов и остановился в высокой и сочной лебеде, где бродила свиноматка с дюжиной пестрых поросят, обернулся.
Солдаты вскинули автоматы.
— Вег![44] — цыкнул один из них на малыша, который оказался на одной линии с дедом.
Альяш подумал, что кричат на него, и так же торопливо подался ближе к строению, чем еще больше разозлил немца.
— Цурюк, ферфлюхте, абер шнель![45] — гаркнул солдат.
Дядька покорно вернулся в густую лебеду, где с глазами великомученицы уже развалилась и тихо стонала длинная свиноматка, которую дружно толкали рыльцами в живот шустрые сосунки.
Ждать Альяшу пришлось долго. Все происходящее было похоже на то, как фотограф Берко в Кринках до войны ставил его перед объективом. Старик даже приподнял голову и не мигая глядел на солдат. Он был похож сейчас на источенный муравьями и никому не нужный кусок старой осиновой коры — с сухим, морщинистым лицом и старческой, дряблой шеей, усеянной ржавыми рябинками, с седой бородой, в новой косоворотке серого ситца, в опорках Тэклиного отца на босую ногу, с фиолетовыми прожилками на рыхлой коже человека, который всю жизнь надоедал.
Солдатам еще предстояло кормить вшей в окопах Восточной Европы, мерзнуть в лютые морозы, вгрызаться ногтями и зубами в прокаленную стужей землю, спасаясь от огненных смерчей «катюш» и пикирующих штурмовиков, истекать кровью, голодать и гибнуть. Но пока что война для этих бравых вояк в ладных мундирчиках мышиного цвета была экзотическим приключением, интересной прогулкой. Им еще нравились блестящие игрушки-автоматы, так послушно извергающие смертоносный огонь. Они были еще так молоды, что одному солдату вздумалось даже порисоваться перед мальчишками, и он стал менять рожок автомата, хотя в этом не было нужды, защелкав зажимами, и сделал вид, будто в магазине заело что-то, но он дело свое знает, будь уверен!
Наконец солдаты приготовились. Первый, у которого на рукаве была нашивка, стал командовать:
— Форберайтен!.. Альзо: айнс-цвай-драй — фойер!..[46]
Прозвучали две короткие очереди.
Мальчишки бросились врассыпную. Испуганно вскочила и снова упала на лебеду свиноматка. Дядька Альяш удивленно покачнулся, жадно хватая ртом воздух, по-балансировал немного на непослушных ногах и мягко осел в лебеду.
— Фертиг! — бросил старший и, поставив на предохранитель, закинул автомат на плечо.
Молодым убийцам хотелось посмотреть на жертву, но игра продолжалась — теперь уже друг перед другом. Они даже не взглянули туда, где лежал скошенный ими, никому не нужный, безвредный, как лист лопуха, старый Альяш, повернулись и зашагали в село.
Когда немцы ушли, из тайников стали выползать мужики. Онемевшие, пораженные случившимся, они тесным кругом обступили тело Альяша.
— И надо же было это чертовой Пилипихе рот свой поганый разевать! — зло сказал кто-то. — А теперь сидит перед его портретом и ревет, как корова!
— Думала только припугнуть старика!
— Припугнули, нечего сказать!..
— Вот они какие, немцы!.. Ну посади ты человека, если за ним вина какая, побей, на тяжелую работу пошли или еще как накажи, а то бах! — и нету…
— Фашисты! — кто-то сказал в толпе. — Правду писали про них, как они в Испании людей мордовали!
В кружке баб событие обсуждали по-своему. Одна из баб сказала:
— Жил себе, жил, добивался чего-то и вроде добра хотел людям — и на? тебе!..
Ее поддержали другие:
— Никакой тебе роскоши не знал. Не жалел ни себя, ни детей своих, никого! Все для народа, для обчества старался!
— Все на ногах и на ногах, вечно в хлопотах, как тот муравей, да все бегом, да все бегом! Или на своей повозке с деревянными осями… А захотел бы — в золотой карете бы ездил!
— Вполне!
— Вот и старайся для народа, а он потом тебе так отплатит!
— Погиб святой праведник! И вид у него, как у святого! Смотрите, бабы, ни кровиночки — белый как полотно!
— Будто спать в тенечке прилег!
Один из мужчин не выдержал:
— Тьфу… вашу мать! Спасителя себе нашли!.. Только венчика над головой не хватает! Что языками мелете? Если он был такой добрый, чего же вы перед немцами языками трепали?!
— Мало он вас помучил?! — взорвались и остальные мужчины. — Мало вы добра ему перетаскали из дома? Ме-елют, ме-елют, сами не знают что! Правду говорят — волос у бабы длинен, а ум короток! Видели, как этот ваш «спаситель» и святоша раненого утром лупил, вместо того чтобы накормить? Этот архангел бил вашего сына или внука! Макариху спросите!
— Счастье, что немцам не сказал!
— Не успел! А успел бы, не одна из вас в лебеде теперь валялась бы вот так же!
— Вредный был старик, что и говорить!
— Не дай бог, какой вредный! Никогда не посмеялся, не поговорил по-людски, не помог кому-нибудь, не пожалел!
— Одна Тэкля как-то с ним ладила.
— Какой там лад! Возилась, как с калекой! Детей нету — вот и забаву завела! А потом уж и бросать неловко!
