обнаружилось с десяток свечей. Чадящих! Досадливо чихаю. Что-то я совсем расслабилась, это же не кино, а реальность. В этом путешествии я, видимо, имею все возможности окунуться в почти настоящее Средневековье, ну с поправкой на местные особенности. И как-то пока не вполне понятно – это хорошо или плохо? Что интересно, так несомненно!
День прошел настолько спокойно и скучно, что я уже успела подзабыть о грозящей нам опасности. За Ингельдом охотятся неизвестные убийцы, которые, дай им только малейший шанс, не задумываясь отправят его на тот свет. И со мной они с удовольствием проделают то же самое, причем в первую очередь, чтобы не защищала Ингельда от ядов и проклятий. Сейчас об этом совсем не думалось, слишком много необычных впечатлений, словно я долго жила в изоляции и наконец выбралась к людям.
Оставив вещи в номере, мы спустились в местный ресторан. Я вертела головой по сторонам, стараясь все рассмотреть и понюхать, и на язык бы попробовала, наверное, но Ингельд держал крепко и ни в какую не отпускал. Попытка изобразить царапучую кошку успехом не увенчалась, если не считать таковым обидный щелбан.
– Даже не вздумай убегать! Здесь слишком много чужих людей, и среди них попадаются не самые законопослушные личности.
Грустно, но он прав. Проезжий народ, никто друг друга в лицо не знает, умыкнут – и пискнуть не успею. Ну, по крайней мере, смотреть и нюхать мне никто не запрещал. Это для местных все вокруг – ничем не примечательная обыденность, а для меня экзотика. Словно еще раз в другой мир попала, всего-то день пути от столицы, и все так изменилось. Ночь вообще многое меняет, особенно когда языки живого племени пляшут в огромном зеве камина, выхватывая из полумрака большого зала лица людей, отблескивая то на рубиновом перстне дворянина, то на наплечнике или эфесе меча война, а то и вовсе бляхе курьера, случайно выпавшей из-за ворота камзола.
А еще, ничего себе экзотика, в зале присутствовал настоящий менестрель с неким струнным инструментом, который в темноте и на глазок я окрестила помесью гитары с балалайкой. Что это было на самом деле, наверное, узнаю не скоро. Пел парень очень даже неплохо и голос имел сильный, зато выглядел так, что хотелось спрятать этого доходягу за ширму, чтобы посетителей не пугал. Тощее длинное недоразумение с острым носом-клювом, засаленными блондинистыми волосами и впалыми щеками пожизненного дистрофика. Казалось, что его даже на сцене от каждого чиха слушателей шатает. Оторвав взгляд от этого недокормленного субъекта, принялась и дальше разглядывать зал, там было еще немало интересного.
Я даже еще одного дракона заметила – крупный, лиловый, кажется, и уже не молодой. Он был вместе с дамой средних лет, закутанной в белые меха. У нее охраны как бы не больше, чем у Ингельда, и не менее солидно вооруженная. Не мы одни такие ненормальные, кто отправился в длительную поездку среди зимы. Пообщаться нам, к сожалению, не позволили, а переглядываться через половину зала было довольно скучно, к тому же почти сразу стало ясно, что этот дракон самый обычный, излишним интеллектом не блещет. Жаль.
Менестрель между тем перестал петь и пошел по залу, как выяснилось – это традиция такая здесь: певцу деньги за выступление не на сцену бросают, а дают прямо в руки, кто сколько посчитает нужным. Но не меньше определенной суммы, это считается плохим тоном. Если жадность обуяла или денег не хватает, можно угостить певца вином, он примет или откажется, но в любом случае вежливость будет соблюдена. Совмещать не возбраняется. Это все мне Бьёрн шепотом объяснил в ответ на мой недоумевающий взгляд. Менестрель уже был ближе, двигаясь по ломаной траектории, он выбирал самые богатые столы, даму с драконом он не пропустил, нас тоже не пропустит. Так оно и вышло. Все было точно так же, как за другими столами, Ингельд дал певцу денег и предложил вина. Того уже слегка качало от выпитого, но он взял кувшин и налил себе еще, сам, потому что не та персона, чтобы кто-то за нашим столом ему наливал. Охранники-то ужинали за соседним. Менестрель выпил, откланялся и ушел. Не устроился где-нибудь в уголке поужинать после работы, совсем ушел. Устал, наверное. А я подумала: почему так вышло, что мы оказались последними в его извилистом пути между столами?
Потом мы еще посидели, неторопливо доедая ужин и беседуя. Ну остальные беседовали, а я слушала и в шутку воевала с Бьёрном за засахаренные фрукты. Рыжий бессовестно поддавался, и я грозилась ему за это отомстить.
Ингельд потянулся за кувшином с вином, налил в свой кубок и задумчиво покрутил его в руках. Я поспешно засунула отвоеванный кусочек персика за щеку и внимательно следила за ним. Донести кубок до рта он не успел, я двигалась так быстро, что даже не сообразила, что делаю. Только замерев на краю стола и ошарашенно наблюдая, как кубок с металлическим звоном катится по полу, а вино веером брызг выплескивается из него, я поняла, что намеренно ударила так, чтобы брызги не попали на еду. Ни-че-го не понимаю!
На несколько мгновений все потрясенно замерли, затем Бьёрн и Инга, словно догадавшись о чем-то, одновременно потянулись к злополучному кувшину. Предупреждающе шиплю, все еще до конца не понимая, что же происходит. Но Инга шепчет короткое непонятное слово, делает замысловатый жест рукой, и над кувшином на миг возникает серое облачко и тут же пропадает.
– Яд, – констатировала девушка очевидное уже даже для меня.
Разносчица в аккуратном белом передничке, подошедшая убрать устроенное мною безобразие, перепуганно охнула, уронила поднятый было кубок и куда-то умчалась. Как через пару минут выяснилось, за начальством. Усатый дядька, подошедший к нашему столу, кланялся и горячо убеждал, что его люди тут ни при чем, никто бы не посмел покуситься на жизнь господина… В общем, говорил он много и быстро, но мужчину никто и не обвинял. Ведь это вино простояло на столе часа полтора, и его уже пили, там меньше половины осталось, и тот менестрель тоже пил. Менестрель! Ведь он единственный, кто прикасался к кувшину! И после него никто к нему не притрагивался!
К этой мысли пришла не только я, люди вокруг не глупее. Причем до того же самого додумались и соседи, к которым певец подходил раньше нас, и очень возмутились. Хотя, казалось бы, их все это должно касаться в меньшей степени. В результате искать отравителя отправилась целая толпа народу, у многих здесь была охрана, даже дама с драконом отправила несколько своих людей. Благородных господ возмутил сам факт, что какой-то безродный актеришка посмел поднять руку на одного из них! Этак и любого могут запросто отравить. Они жаждали мести. Только мы в поднявшейся суете остались сидеть на месте: Бьёрн был убежден, что уже поздно суетиться, и Ингельд с ним согласился. Что вскоре и подтвердилось – поиски окончились, не успев толком начаться. Менестрель не стал дожидаться, пока к нему придут обозленные мстители, а уехал сразу же, как вышел из зала. Отправляться в погоню ночью, в крепчающий мороз желающих не нашлось. Особо мстительным оставалось лишь утешаться мыслью, что и сам отравитель по такой погоде может никуда не доехать, но надежда на это была слабая.
Ночью, когда Ингельд уже уснул, я долго ворочалась у него под боком, размышляя над произошедшим. Предполагается, что я должна защищать своего хозяина от проклятий и ядов. До сих пор была уверена, что самим своим присутствием: то есть как нельзя Ингельда проклясть, так должно быть и невозможно отравить. Но почему тогда я почувствовала опасность от отравленного вина, если оно не должно было навредить? Загадка!
А еще я твердо решила, что завтра же постараюсь написать все то, что рассказал мне Старый. Коротко и самыми простыми словами, которые успела выучить. И конечно же делать это надо не в присутствии Инги. В крайнем случае консультироваться с Бьёрном. Получится наверняка очень коряво, однако комбинируя метод пантомимы и вопросов-ответов, думаю, все непонятное удастся уточнить. Главное – передать саму суть. И тогда я не буду себя чувствовать такой бесполезной и бестолковой. Не хочу быть просто движущимся талисманом, защищающим хозяина от разнообразных бед, да еще и слегка бракованным, судя по сегодняшнему происшествию.
Уснуть так и не удавалось. Поворочавшись еще немного, решила – а почему, собственно, завтра? Свеча, стол и бумага – вот они. А Ингельд пусть спит, я тихонько.
Глава 21
