келье своей во внимании и молчании, а Господь готов сделать тебя из человека ангелом: „На кого воззрю, токмо на кроткого и смиренного и трепещущего словес Моих' (см. Ис.
Так прошло три года. Недоумевая, как же он причащается Святых Тайн, собор старцев предложил ему или приходить по-прежнему в монастырь, или перейти туда жить. Старец ничего не ответил. В следующее воскресенье принесший ему пищу брат повторил вопрос. Тогда старец молча пошел за ним в монастырь. Это было 8 мая 1810 г. Поселившись в прежней своей келье, в которой находилась лишь икона Богоматери «Умиление» да обрубок пня, заменявший стул, преподобный подъял на себя новый подвиг затворничества. Он никуда не выходил, никого к себе не пускал, ни с кем ни слова не говорил, огня никогда не зажигал, одежду носил пустынническую. На себе он носил железный крест, но вериг и власяницы никогда не носил. «Кто нас оскорбит словом или делом, — говорил он, — и, если мы перенесем обиды по-евангельски, — вот вериги нам, вот и власяница. Эти духовные вериги выше железных».
Сосед его по келье, брат Павел, приносил ему пищу: толокно, квашеную капусту, воду — и с молитвой ставил у дверей. А затворник, накрывшись большим полотном, чтобы никто его не видел, брал пищу и потом так же ставил лоток обратно. Молитвенное правило совершал он как и в пустыни и в течение недели прочитывал весь Новый Завет. Часто он погружался в созерцательную молитву и любил молиться в сенях, где стоял гроб. Ночью, когда все спали, старец выходил подышать свежим воздухом и трудился, перенося дрова к кельям. Однажды увидел его бу-дилыцик и в радости бросился к его ногам. Старец благословил его со словами: «Огради себя молчанием и внимай себе».
Через пять лет старец стал допускать к себе братию, но ни слова ни с кем не говорил. Еще через пять лет он начал говорить с иноками об иноческой жизни, а потом и с мирянами, причем с особой любовью относился к кающимся и ревнующим о духовной жизни. Встречал каждого со словами: «Христос Воскресе, радость моя», и со всеми христосовался. После беседы он накрывал их епитрахилью, заставлял повторять за собой покаянную молитву, помазывал елеем от иконы Божией Матери «Умиление» и не принявшим еще пищи давал или богоявленскую воду — великую агиасму, — или частицу ан-тидора. Скорбящих он утешал; иных учил читать «Отче наш», «Богородице Дево», «Символ Веры», Иисусову молитву, предлагал общее наставление о молитве, памяти о Боге и т.д. Знатных людей он учил верности Церкви и Отечеству. Простолюдинам помогал в их житейских нуждах силой своей прозорливости: так, одному крестьянину он указал, где найти украденную у него лошадь. Генерал Л.*, которому старец до мельчайших подробностей рассказал всю его жизнь, говорил, что изъездил всю Европу, знал множество людей, но такого смирения и такой прозорливости нигде не видел и не знал даже об их возможности. Больных преподобный исцелял, пома-зуя их, по слову апостольскому, елеем из своей неугасимой лампады. Первым исцеленным им в 1823 г. был Михаил Васильевич Манту-ров, ставший его верным послушником и помощником по устроению Дивеевской обители.
В эти годы прп. Серафим был восхищен в райские обители. Об этом он рассказывал впоследствии так: «Усладился я словом Господа моего Иисуса Христа: „В дому Отца Моего обители многи суть' (Ин.
Подвизаясь таким образом в служении ближним, старец все же затвора своего не оставлял. Наконец, еще через пять лет, настал для него час принять на себя новый и величайший и труднейший иноческий подвиг «старчества» и в нем окончить свою праведную жизнь. 25 ноября 1825 г. явилась ему Пресвятая Богородица с празднуемыми в тот день святителями Петром Александрийским и Климентом Римским и разрешила ему оставить затвор и посещать пустынь. В то же утро прп. Серафим посетил игумена и принял его благословение.
Пройдя многотрудный путь общежительного инока, пустынника, столпника, молчальника, затворника, прп. Серафим сподобился от Бога великих духовных дарований, и теперь ему надлежало продолжать жизнь в Боге, исполненную высшего отречения от мира, и служить миру — тому же миру — этими ниспосланными ему от Бога благодатными дарами любви, учительства, прозорливости, чудотворения, руководства, молитвы, утешения, совета. Немногие, только избранные, способны на подвиг старчества. Заключается он в духовном совете, руководстве и врачевании мирян. Добровольные ученики раскрывают перед старцем всю свою душу, отдаются ему в полное послушание, а старец берет на себя труднейший подвиг любви христианской — великую ответственность перед Богом за их души.
В свою прежнюю пустынь, называющуюся дальней, болезненный старец уже ходить не мог, и ему поставили в 2 верстах от монастыря — на берегу Богословского родника, около которого кто-то в неизвестное время поместил икону св. апостола Иоанна, — келью с печью. Это место стали называть ближней пустынькой, а родник — колодцем отца Серафима. Здесь он стал проводить будничные дни: возделывал огород, рубил дрова и укреплял камнями бассейн родника. Ходил он по-прежнему в белом балахоне и камилавке без наметки, а за плечами в суме носил Евангелие и груз песка и камней. «Томлю томящаго мя», — говорил он. Когда после принятия Святых Тайн преподобный Серафим шел в свою пустыньку, он всегда был в мантии, поручах и епитрахили. Вокруг него всегда толпилось множество народа; число посетителей его увеличивалось: иногда он принимал до двух тысяч человек в день... но в эти благодатные минуты он как бы никого не видел, ни с кем не говорил... А игумен Нифонт говорил: «Когда отец Серафим жил в пустыни (дальней), то закрыл все входы к себе деревьями, чтобы никто не ходил, а теперь стал принимать к себе всех, так что мне до полуночи нет возможности закрыть ворота монастырские».
Но преподобный не тяготился этим... Дверей своих он никогда уже не закрывал. Любовь его была так безгранична, что казалось, он любил всех и каждого более, чем мать дитя свое. Действительно, в лице его Бог открыл людям великое и драгоценное сокровище. Не было того страдания, той скорби, которую бы он не разделил, не принял в свое сердце, не уврачевал, — и никто не уходил от него без облегчения, без умиротворения, без утешения и благодатной помощи. И стал он прибежищем и утешением всего православного русского народа. Бедные и богатые, ученые и простолюдины, священники, монахи и миряне, люди всех возрастов с полным чистосердечием и доверчивостью открывали перед ним свои скорби и духовные нужды, свои согрешения и помыслы. И часто прозорливый старец помогал кающемуся победить чувство ложного стыда, вслух раскрывая его мысли и грехи, точно только что совершенные перед ним. Речь его была проникнута какой-то живительной властью и всегда наполняла душу благодатным миром. Самые обличения его были растворены кротостью и любовью, и сила благодатного слова оказывала свое действие на самые закоренелые сердца. Прозорливость его была воистину необычайна.
После кончины его было найдено много нераспечатанных писем, на которые он в свое время дал уже устный ответ: «Вот что скажи от убогого Серафима». Он был в невидимом общении с подвижниками, жившими от него за сотни и тысячи верст и которые его никогда не видели. Так, затворник Задонского монастыря Георгий боролся с помыслом оставить свой монастырь. Вдруг приходит к нему неизвестный странник и говорит: «Отец Серафим приказал тебе сказать: „Стыд-но-де, столько лет сидевши в затворе, побеждаться такими вражескими помыслами, никуда не ходи. Пресвятая Богородица велит тебе здесь оставаться'». Архиепископа Воронежского Антония прп. Серафим поздравлял собственноручным письмом с открытием мощей святителя Митрофана, в то время когда и речи никакой еще об этом не было. В 1831 г. преподобный предсказал голод, и по его совету обитель заготовила хлеб на шесть лет. Предсказал он первое появление (1830) в России холеры, но что Саров и Дивеево Господь оградит. Говорил, что на Россию