ведущую к квартире Маргит. Теперь у тебя точно нет выбора. Ты должен подняться туда.
По пути к ее квартире я звонил в каждую дверь. Но мне никто не открыл. А раньше я слышал соседей? Задумывался ли о том, что в доме кто-то живет? Или…
Только я ступил на лестничную площадку ее этажа, дверь распахнулась. Маргит стояла на пороге в своем черном кружевном пеньюаре, на губах блуждала сардоническая улыбка.
— Разве я не говорила тебе, что сюда можно приходить только в назначенное время?
Ее голос был тихим и спокойным. Улыбка становилась шире. Я подошел к ней и крепко поцеловал в губы.
— На вкус ты настоящая, — сказал я.
— Неужели? — Она увлекла меня в гостиную.
Когда мы сели на диван, она взяла мою руку и положила ее себе между ног.
— А на ощупь?
Я сунул палец во влагалище. Маргит застонала.
— Кажется, да, — сказал я и поцеловал ее в шею.
— Но между нами есть одна большая разница, Гарри.
— Ты о чем?
— Резким движением Маргит оттолкнула меня. Пошатнувшись, я успел заметить, как в ее руке блеснуло лезвие опасной бритвы. Оно приближалось ко мне и в следующее мгновение царапнуло руку.
— Черт, — вскрикнул я, увидев, как из раны сочится кровь.
— Разница в том…
Она подняла бритву и провела по своему горлу. Я снова вскрикнул… но тотчас замер, обескураженный, потому что… крови не было.
— Теперь понял, Гарри? — спросила она и провела бритвой по своему левому запястью, глубоко врезаясь в кожу. И опять — ни следа.
— Разница в том, что ты кровоточишь, а я — нет.
19
— Ну, так что ты хочешь узнать? — спросила Маргит.
— Все, — сказал я.
— Все? — резко хохотнула она. — Как будто это может объяснить…
— Ты мертвая?
— Выпей, Гарри.
Она подвинула мне бутылку виски.
— К черту твое виски, — сказал я. — Так ты мертвая?
Мы сидели на диване. Прошло несколько минут после ее экспериментов с бритвой. Моя рука была перевязана. Маргит настояла на том, чтобы забинтовать рану. Я был в шоке — и от боли в руке, и от ее… бескровного самоубийства, совершенного на моих глазах.
— Ну как, болит? — спросила она, подливая мне виски.
— Болит, — ответил я, опрокидывая в себя алкоголь.
— Не думаю, что задеты сухожилия… — Она взяла мою руку, чтобы проверить подвижность.
— Отличная новость. Так ты мертвая?
Она снова наполнила мой стакан. Я выпил.
— Что тебе сказали в полиции?
— Что ты зарезала Дюпрэ и оставила записку: «За Юдит и Золтана». Это правда?
— Правда.
— А потом ты сбежала в Венгрию, где выследила Бодо и Ловаса.
— И это правда.
— Они показали мне отчеты венгерской полиции. Сказали, что ты изуродовала обоих, прежде чем убить.
— Тоже верно.
— Ты отрезала им пальцы и выколола глаза?
— Ловасу я не выколола глаза, потому что не хватило времени. Но вот пальцы — да, отрезала обоим, и выколола глаза Бодо, прежде чем перерезала ему глотку…
— Ты сумасшедшая.
— Была сумасшедшей. От горя. От ярости. От жажды мести. Я думала, если убью тех, кто уничтожил самых дорогих мне людей, ярость, пожиравшая меня, со временам утихнет.
