Особые отношения

полной и пугающей ясности — как, например, сейчас, когда мне хотелось биться головой об стенку, бесконечно повторяя: Что ты творишь?

Ответ на этот вопрос был только один: я и сама не понимаю, честно. Потому что я уже вообще не понимала, что творится у меня внутри.

Ты только послушай себя. Смотри, не загнись от жалости к себе. Подумаешь, небольшой сбой душевного равновесия после родов. Любой разумный, уравновешенный человек может с этим справиться — а ты уже развалилась на куски. Прав Тони, что считает тебя упрямой дурой. Потому что ты и правда ведешь себя как идиотка. Хуже, ты позволишь себе уходить все дальше по этой безумной дорожке, так что невольно возникает вопрос, а в здравом ли ты уме. Так что хватит придуриваться. Возьми-ка себя в руки, соберись. И чем беситься, пойди лучше, приготовь мужу чай.

Я последовала совету строгого внутреннего цензора, вылезла из душа, твердо вознамерившись исправиться. Одевшись и высушив волосы, я сказала себе, что отныне буду вести себя разумно и спокойно. Завтра утром съезжу в больницу и извинюсь за пропущенный вечерний визит. Поговорю с сестрой Макгуайр и скажу, что ее вчерашние опасения по поводу моего душевного состояния мне вполне понятны. А потом продемонстрирую им, что могу быть собранной и разумной, и покормлю Джека без стенаний и жалоб. И на домашнем фронте развею все тревоги Тони и покажу себя идеальной супругой, умницей- разумницей.

Итак, я не только приготовила благоверному чай, но еще поставила на поднос целую тарелку его любимого печенья и бутылку «Лафройг» — его любимый сорт солодового виски. Затем я взобралась по ступеням, при этом раза два чуть не потеряла равновесие — очень уж много всего было на подносе. Когда я добралась до двери кабинета, она оказалась запертой. Пришлось постучать ногой.

— Тони, — позвала я.

Он не ответил — хотя я ясно слышала, как внутри тихо играет музыка.

— Тони, открой, пожалуйста. Я принесла тебе чай.

Дверь отворилась. Он посмотрел на поднос.

— Что это?

— Это для поддержания творческих сил. И еще — прими это как извинение.

— Хорошо, — кивнул Тони. Забирая у меня из рук поднос, он добавил: — Ладно, я, пожалуй, еще поработаю.

— Хорошо идет?

— Вроде бы. Ты меня не жди. — И он закрыл дверь.

Не жди меня!

Как похоже. Как это до отвращения похоже на него! Унизить меня, как обычно, проигнорировать мою попытку примирения — и как раз в тот момент, когда я стараюсь быть хорошей.

Прекрати. Прекрати это. В конце концов, он ведь работает. И ведь буквально только что ты устроила эту небольшую «свару» (говоря на чертовом британском английском). Нельзя же требовать, чтобы он пришел в себя за какие-то десять минут. Даже несмотря на его слова насчет этого чертова чая…

Хватит. Тони прав. Тебе действительно пора в кровать. Вот только есть одна проблема: ты проспала двенадцать часов и только недавно проснулась.

Нормально, нормально. Займись чем-нибудь. Нужно что-то делать, тогда время пройдет быстрее.

Вот так и получилось, что я занялась разборкой вещей и распаковала практически все коробки и тюки, которые еще оставались. Этот процесс занял почти шесть часов, а потом я рискнула замахнуться на завалы мусора, оставленные рабочими. К тому времени, когда я закончила, как раз забрезжил серенький рассвет. Я чувствовала сильную, но приятную усталость, удовлетворение от того, что выполнила большую работу, которая могла висеть надо мной месяцами. Пройдя по комнатам, я ощутила удивительный прилив сил. За одну ночь дом приобрел более или менее жилой вид, наконец-то появилось ощущение пространства, соразмерности и (главное) порядка.

Порядок — именно то, в чем я сейчас отчаянно нуждалась.

Я приняла ванну. Почти час отмокала в теплой, пенистой воде. Я говорила себе: вот видишь… немного отвлеклась, занялась делом — и сразу обрела равновесие и уверенность. Теперь все обязательно наладится, все будет хорошо.

Хорошо настолько, что, одевшись, я чувствовала себя бодро и свежо, хотя и не спала всю ночь. Я поднялась и заглянула в щелку к Тони. Он крепко спал на своем диване. Я заметила стопку новых листов… рукопись становилась все увесистей. На цыпочках я подошла к письменному столу, проверила, включён ли будильник на девять, и оставила короткую записку:

Поехала в больницу к нашему мальчику. Надеюсь, тебе понравится, как я прибрала в доме. А вечером приглашаю тебя на ужин — выберешь ресторан на свой вкус? Жду ответа.

Люблю тебя….

И мое имя. Я надеялась, что Тони благосклонно отнесется к идее поужинать в ресторане, что это напомнит ему один из наших чудесных вечеров в Каире. Через несколько дней Джек будет дома, так что это, пожалуй, наш последний шанс совершить такую вылазку.

Спустившись вниз, я посмотрела на часы. Начало восьмого. Выйдя из дому, я заметила в дальнем конце улочки пустой бункер для строительного мусора — видимо, у кого-то тоже шел ремонт. Оглянувшись на картонные коробки и разломанные мной упаковочные ящики, я подумала: вот удача, не придется тащиться в такую даль, на свалку. Я хорошо помнила, как в начале ремонта мы заказали такой же бункер и все жильцы домов с нашей улицы тут же потащили в него хлам со своих чердаков. Долг платежом красен, решила я, тем более что мой расплющенные коробки много места не займут.

Я уже второй раз подходила к громадному бункеру с охапкой картонок, когда открылась входная дверь и из дома вышел мужчина лет сорока пяти в темно-сером костюме.

— Это, знаете ли, наш бункер, — произнес он голосом, полным сдерживаемого негодования.

Я рассыпалась в извинениях:

— Извините меня! Я просто подумала, он ведь совсем пустой…

— Вообще-то, принято спрашивать разрешения, прежде чем кидать свой мусор в чужие бункеры.

— Но я думала…

— А теперь я бы хотел, чтобы вы убрали отсюда весь свой хлам.

Однако договорить ему не дали, у меня за спиной раздался голос:

— Ради бога, что вы такое говорите.

Мужчина вздрогнул от неожиданности. Он смутился, обнаружив, что на него пристально смотрит женщина лет сорока восьми. Блондинка, ширококостная и с морщинками на лице (после сорока у натуральных блондинок часто резко стареет кожа), она все еще была поразительно хороша собой. Не менее ослепителен был и огромный лабрадор, стоявший с ней рядом. Она подошла к нам, услышав разговор. Я сразу же узнала ее: та женщина, что заговорила со мной в лавочке мистера Нура и одобрила мои действия, когда я попыталась научить его вежливости. По реакции Серого костюма было видно, что ему очень не по себе. Стараясь не встречаться с ее осуждающим взглядом, он пробормотал:

— Я только высказал свою точку зрения.

— И в чем же она состоит?

— Я думаю, что это касается только меня и…

— Когда в прошлом году мне меняли кухню и перед моим домом стоял бункер, кто за одну ночь наполовину заполнил его своим барахлом?

Костюм был сражен наповал — ведь его публично поставили в неловкое положение. За короткое время, проведенное в Англии, я успела понять, что уязвленное достоинство считается здесь самым страшным бедствием для любого — поэтому таких ситуаций стараются избегать любой ценой. Но если от американца, попавшего в подобное положение, можно было ждать какой-нибудь любезности вроде «Не