Роберт смотрел на девушку, открыв рот.
— Он говорил… говорил, что сам во всем виноват?
Беверли кивнула.
— Да, виноват, — продолжала она. — Потому что они должны были заниматься, играть на скрипке, но вместо этого легли в постель, и она решила, что он одурачил ее, чтобы выиграть конкурс.
— Но он ни в чем не виноват!
— Конечно.
Роберт сгорбился за рулем и несколько раз потер руками лицо.
— О боже. Я должен…
Он резко повернулся, машина закачалась, кто-то позади них нетерпеливо засигналил, и Беверли встревоженно взглянула на него:
— Что случилось?
— Я… я должен кое-что ему рассказать. — Роберт начал разворачивать машину. — Я стоял за сценой, когда он собирался играть, и знаю, что случилось. Грета была перед ним, она играла первой…
— Ты там был?
— Погоди, — перебил Роберт. — Я все слышал, я… к гибели Греты Аксель не имеет никакого отношения…
Он так разволновался, что снова остановил машину. С посеревшим лицом он повернулся к Беверли и прошептал:
— Прости, но мне надо…
— Ты уверен?
— В чем?
— Ты уверен, что Аксель не виноват?
— Да.
— Тогда что там случилось?
Роберт смахнул слезы и задумчиво открыл дверцу.
— Дай мне минуту, я должен… должен поговорить с ним, — тихо сказал он, вышел и остановился на тротуаре.
Могучие липы на Свеавеген бросали семена, плясавшие в лучах солнца, на машины и людей. Роберт вдруг широко улыбнулся сам себе, вынул телефон и набрал номер Акселя. После трех гудков его улыбка увяла, он снова сел в машину, не отрывая телефон от уха. Прервал вызов, чтобы проверить номер, и только тут обнаружил, что Беверли исчезла. Роберт огляделся, но ее нигде не было. Грохотали грузовые машины и автобусы, студенты на дешевых автомобильчиках с шумом проносились по площади Сергельсторг. Роберт захлопнул дверцу, завел мотор и медленно поехал вдоль тротуара, высматривая Беверли.
94
Шуршит белый пластик
Аксель не знал, как долго простоял у окна, глядя вслед Роберту и Беверли. Машина давно уже скрылась из виду. Мысли вертелись вокруг того, что случилось. Аксель заставил себя прекратить думать о прошлом, подошел к музыкальному центру, поставил пластинку Боуи,
Аксель подошел к бару и достал одну из самых дорогих бутылок из своей коллекции виски. «Макаллан» 1939 года — первого года войны. Аксель налил себе полстакана и сел на диван. Он слушал музыку, опустив глаза (молодой голос и небрежная партия фортепиано), и ощущал аромат тяжелой дубовой бочки и темного подвала, соломы и цитрусовых. Отпил из стакана — крепкий спирт обжег губы, наполнил рот. Напиток, вынашивая свой вкус, ждал целые поколения, пережил смену правительств, войну и заключение мира.
Теперь Акселю казалось, что случившееся — к лучшему; может быть, Беверли наконец получит помощь, в которой нуждается. Ему остро захотелось позвонить брату, сказать, как он его любит, но тут же губы разъехались в улыбке — очень уж патетической показалась эта мысль. Он не собирается покончить с собой — он просто встретит то, что уже совсем близко, и попытается удержаться на ногах.
Аксель взял бутылку и перешел в спальню, взглянул на незастеленную кровать. Он как раз услышал, как зажужжал мобильный телефон в кармане пиджака, висевшего на спинке стула, когда скрип половиц в салоне под чьими-то шагами заставил его обернуться.
— Беверли, — удивился он.
Лицо у девушки было в пыли, в руке она держала одуванчик.
— Мне не захотелось говорить с полицейскими…
— Где Роберт?
— Меня подвезли, — пояснила Беверли. — Совсем не опасно, все нормально.
— Зачем ты убежала?
— Не сердись, я ничего такого не сделала. Мне только надо было сказать тебе кое-что страшно важное.
Снова зажужжал телефон в кармане пиджака.
— Подожди, Беверли, мне надо ответить.
Он порылся в карманах, нашел телефон и быстро сказал:
— Аксель Риссен.
Послышался далекий голос:
— Алло?
— Здравствуйте.
— Это Рафаэль Гуиди, — произнес голос. Мрачный, грубый английский. — Прошу прощения за помехи на линии, я сейчас в открытом море.
— Ничего, — вежливо ответил Аксель. Беверли уселась на кровать.
— Перейду прямо к делу, — продолжал Гуиди. — Я звоню, чтобы узнать, успели ли вы подписать разрешение на экспорт оружия в Кению. Я рассчитывал, что к сегодняшнему дню судно с грузом уже покинет гавань.
Аксель, прижимая телефон к уху, прошел в салон, слушая больше собственное дыхание, чем далекий голос. Ему вспомнилась фотография: Рафаэль Гуиди, Карл Пальмкруна, Агата аль-Хайи и Понтус Сальман. Пальмкруна держал бокал с шампанским и смеялся, и десны у него были влажные.
— Вы слышите меня? — сквозь трескучие помехи спросил Гуиди.
— Я не буду подписывать разрешение, — ответил Аксель. По спине прошел озноб.
— Возможно, я поспособствую тому, чтобы вы передумали. Подумайте, есть ли что-нибудь, что я мог бы предложить вам.
— Я ничего не хочу.
— Полагаю, вы ошибаетесь. Когда я подписываю контракт…
Аксель нажал кнопку, и стало тихо. Он вернул телефон в карман пиджака; его наполняло неприятнейшее чувство, почти дурное предчувствие. Аксель двинулся к двери, ведущей в коридор и к лестнице. Выглянув в окно, он заметил в парке какое-то движение — к дому через кусты как будто приближалась прозрачная тень. Аксель повернулся к другому окну, но ничего не увидел. На нижнем этаже что-то звякнуло, словно от жары треснуло стекло. Аксель подумал, что это абсурд, но уже понял, что происходит. Сердце заколотилось, тело захлестнула адреналиновая волна, сознание прояснилось; Аксель двигался быстро, но удерживался от того, чтобы побежать. Прекрасный солнечный свет лился в щель между шторами. Словно нарядная дорожка из стекла, прямо в комнату, достигая самых ног Беверли. Девушка разделась и лежала в неубранной постели с романом Дюрренматта на животе.
— Аксель, я пришла рассказать кое-что хорошее…
— Только не пугайся, — сосредоточенно перебил он, — но ты должна немедленно спрятаться под
