— Отлично. — Комиссар увидел, что Клаудия идет в прихожую.
— И еще я звонил Эрикссону, узнать, как он себя чувствует.
— Ну, он вроде держится, — нейтральным тоном произнес Йона.
— Йона, я не знаю, что вы там задумали… но Эрикссон предупредил, что мне придется признать, что ты был прав.
Закончив разговор, Йона вышел в прихожую. Клаудия уже надела куртку и теперь натягивала резиновые сапоги.
— Я слышала ваш разговор, — пояснила она. — Я буду помогать, могу искать всю ночь… — И она открыла дверь.
— Клаудия, пусть полиция делает свою работу.
— Моя дочь звонила мне, просила о помощи.
— Я знаю, что просто сидеть и ждать — это невыносимо…
— Ну почему мне нельзя с вами? Я не буду мешаться под ногами. Могу готовить еду, отвечать на звонки, вам не нужно будет на это отвлекаться.
— Разве у вас нет никого, кто мог бы побыть с вами? Родственники, друзья?..
— Мне никто не нужен. Мне нужна только Пенни.
34
Кафе
Эрикссон сидел в кресле-каталке. На коленях у эксперта лежали папка и большой конверт, доставленные в его палату, а у лица жужжал ручной вентилятор. Йона вез Эрикссона по больничному коридору.
Сухожилие бедняге сшили. Вместо гипса ногу фиксировало нечто вроде сапога, из которого торчали пальцы. Эрикссон бурчал, что если кто захочет посмотреть «Лебединое озеро», то пускай наденет ему на другую ногу пуант.
Йона дружелюбно кивнул двум старушкам, сидевшим на диване и державшимся за руки. Они фыркнули, зашептались и помахали ему, как школьницы.
— Утром в тот день, когда они собирались отплыть, — рассказывал Эрикссон, — Бьёрн купил на Центральном вокзале конверт и две марки. В его бумажнике нашли квитанцию из «Прессбюро». Бумажник остался на яхте, и я заставил вокзальную охрану переслать мне пленку с камер наблюдения. Без сомнения, тут речь о фотографии, про которую ты все время твердил.
— Значит, он ее кому-то отправил?
— У меня не получается разобрать, что он написал на конверте.
— Он мог отправить письмо на свой собственный адрес.
— Но его квартира сгорела дотла, там даже двери не осталось, — сказал Эрикссон.
— Свяжись с почтой.
Когда они въехали в лифт, Эрикссон принялся делать странные движения руками, словно плыл. Йона спокойно смотрел на него, не задавая вопросов.
— Ясмин говорит, мне это полезно, — объяснил Эрикссон.
— Ясмин?
— Мой инструктор по лечебной гимнастике… она похожа на кусочек пирожного, но такая строгая… «Не болтайте, сядьте прямо, хватит ныть». Она даже назвала меня толстуном, — застенчиво улыбнулся Эрикссон. — Знаешь, сколько они учатся?
Они выехали из лифта и свернули в молитвенную комнату с гладким деревянным крестом на метровом возвышении и простым алтарем. На стене — драпировка с фигурой Христа в окружении светлых цветных треугольников.
Йона зашел в подсобку в коридоре и взял большую подставку с блокнотами и фломастерами. Вернувшись в молельную, он увидел, как Эрикссон ничтоже сумняшеся обрывает драпировку и вешает ее на крест, который он переставил в угол.
— Мы точно знаем, что цена этой фотографии — несколько человеческих жизней, — сказал Йона.
— Да, но вот почему?
Эрикссон пришпилил на стену выписки со счета Бьёрна Альмскуга, список телефонных звонков, копии автобусных билетов, квитанции из его бумажника и расшифровки оставленных голосовых сообщений.
— Скорее всего, фотография разоблачает кого-то, кто хотел бы остаться в тени, она должна содержать важную информацию вроде промышленных секретов. Какой-то конфиденциальный материал, — начал Йона и стал отмечать в блокноте время.
— Так, — согласился Эрикссон.
— А теперь попробуем найти фотографию, чтобы покончить с этим.
И комиссар, взяв фломастер, записал в большом блокноте:
06.40 Пенелопа уезжает из дома на такси.
06.45 Бьёрн является в квартиру Пенелопы.
06.48 Бьёрн покидает квартиру, забрав фотографию.
07.07 Бьёрн приходит на Центральный вокзал и отправляет фотографию.
Эрикссон откатился назад и посмотрел на пункты, одновременно обдирая обертку с шоколадки.
— Пенелопа Фернандес покинула телецентр и через пять минут позвонила Бьёрну, — сказал он, указывая на список звонков. — Ее проездной талон отмечен в метро в десять тридцать. В десять сорок пять позвонила младшая сестра, Виола. В это время Пенелопа, вероятно, уже была с Бьёрном на стоянке малых судов на Лонгхольмене.
— Но что же делал Бьёрн?
— Это нам и предстоит узнать, — довольным голосом сказал Эрикссон и вытер руки белым носовым платком.
Он подъехал к стене и ткнул пальцем в один из листков:
— Бьёрн выходит из квартиры Пенелопы, унося с собой фотографию. Тут же садится в метро и уже в семь минут восьмого покупает на «Т-Сентрален» конверт и две марки.
— И отправляет письмо, — прибавил Йона.
Эрикссон откашлялся и продолжил:
— Следующая отметка — трансакция по его «Визе», двадцать крон в интернет-кафе
— Тридцать пять минут восьмого, — сказал Йона и занес интернет-кафе в свой список.
— Так. Ну и где у нас эта Ваттугатан?
— Узкая улочка в нижней части старого квартала Клараквартерен.
Эрикссон кивнул и стал рассуждать дальше:
— Думаю, с этим же билетом Альмскуг поехал до Фридхемсплан. Потому что потом у нас — телефонный звонок с его городского телефона, из квартиры на Понтоньяргатан 47. Звонил он отцу, Грегеру Альмскугу, звонок остался без ответа.
— Надо поговорить насчет этого с отцом.
— Следующий пункт — очередная отметка на проездном талоне, ровно в девять. Вероятно, он сел на «четверку» и отправился на Лонгсхольмен, на яхту.
Йона записал последние слова. Просмотрел свои записи, внимательно проверил схему утренних передвижений.
— Бьёрн торопился забрать фотографию, — медленно произнес он. — Но не хотел встречаться с Пенелопой утром, и ему пришлось ждать, когда она уедет. Потом он бросается в квартиру, срывает с двери
