Несмотря на дружбу, механик спрашивает с Романа сурово и строго, периодически устраивая ему «пропесочивание». За время совместной службы научил его играть в шахматы и привил любовь к книгам. Шарахутдинов освоил уже такие жанры, как детектив и приключения путешественников, сейчас увлекся Чеховым.
Родился и вырос Роман в бухте Провидения и западнее Хабаровска никогда не был. Маленького роста, толстый. Короткие ноги и голова, сросшаяся с массивным туловищем. Руки в шрамах — встречался с волками. Любит политинформации и беседы на международные темы, но сам в них никогда не участвует, слушает, что умные люди скажут.
На все имеет собственное мнение — очень трезвое. Мечтает, чтобы дети — девочка и мальчик — стали инженерами.
В его заведовании идеальный порядок. В кладовой БЧ-5 всегда есть все. Если прикажут — выдаст. Нет — на нет и суда нет. Моих мичманов считает бездельниками: «Надо же, пять человек, а я на всю БЧ-5 один. Выгоняйте их всех, берите меня». Механик его искренне ценит, но всегда ждет от Романа какого-нибудь «номера».
И сегодня Роман оправдал надежды механика.
Хозяин самого крупного в городе магазина учился когда-то в Советском Союзе. По-русски говорит относительно неплохо.
У входа в его магазин стоят три наших матроса. Двое внутри. В руках всевозможные свертки. На прилавке сидит мичман Шарахутдинов, слева от него тоже сидит хозяин магазина, между ними пустая бутылка и стаканы. В углу спит человек, как оказалось — помощник продавца. Моряки поясняют, уже рухнул. Хозяин еще держится, но язык явно заплетается. Вспоминает Москву и студенческие деньки… У Романа Шарахутдинова фуражка на затылке, пот ручьями, но — ни в одном глазу. На полках невообразимый кавардак, потому как Роман товар выбирал обстоятельно. Роман снисходительно похлопывает хозяина по плечу и обещает:
— Ну, ничего, Саид, ты готовься! Я еще послезавтра приду. За угощение — благодарствую!
Шарахутдинов соскочил с прилавка, и вся группа, обсуждая ситуацию, пошла в порт, к кораблю. Моряки потом рассказывали, что, обрадовавшись «оптовому» покупателю, хозяин лавки притащил бутылку виски и предложил обмыть покупки. Роман ответил, что по таким пустякам он не пьет, но за дружбу между народами выпьет. Под тосты и выпили на троих бутылку.
В поселке продают страусиные яйца. Прекрасный сувенир. Если моряк не знает английского — назовут цену, если знает — обязательно напомнят, что русские моряки не торгуются, потом заломят.
Обратно шли как из инкубатора — у каждого в руке по страусиному яйцу. Вечером сделали яичницу. Вкус как у гусиных яиц, только запах чуть резковат. Старшие офицеры, кроме командира, отказались пробовать наотрез, молодые продегустировали все, как один.
Объявили конкурс на лучшее фото. Победитель — четыре моряка со страусиными яйцами в руках на фоне мечети, пальм и стада верблюдов.
Идем за кораллами. Давно уже собирались, но все было недосуг. Наконец адмирал дал добро. Грамотные люди подсказали, возьми перчатки, на ноги кеды, маску, чтобы сподручнее ломать было. Технология проста: подныривай к кораллу и старым одесским способом на «раз-два» — ломай. До этого с корабля и с пирса уже рассматривали подводный мир, поражаясь обилию его обитателей и разноцветью красок. С бота все выглядит еще фантастичнее. Не верится, что такое может быть наяву. Четко просматривается дно, хотя глубина в этих местах до десяти — пятнадцати метров. Мы идем туда, где помельче — три-четыре метра.
Пришли. Заглушили двигатель, натянули маски, перчатки, посыпались за борт. И… забыли про кораллы — сразу оглушила тишина необыкновенная. Вода чистейшая, нежно-голубая, лазурная, насквозь просвечивается солнцем. Песок на дне ярко-желтый. И тишина. И коралловые островки. А вокруг рыб, как в сказке, — видимо-невидимо. Каких только нет: с желтой головой и зеленым хвостом, с полосами вдоль и поперек, иссиня-черные, с бархатным отливом. Каждая размером с хорошую щуку. А вот неторопливо проплывает похожая на скалярию, величиной с письменный стол. Рядом с ней вертится рыбка с желтым клином на спине, посреди которого — глаз. Все кажется нереальным.
А это что за чудо-юдо? Что-то бесформенное, толстое, неуклюжее, как батискаф?
Разбираться некогда, срочно наверх — за глотком воздуха — и вбок — от греха подальше. Неопознанное существо с неожиданной прытью метнулось в другую сторону. И тут только дошло: да это же черепаха! Их здесь очень много, и они довольно крупны. Хорошо их видно с бота. Непуганные, подплывать к боту не боятся.
Насмотревшись на рыб и прочую живность, которая «в маску тычется», вспоминаем про кораллы. Ухватившись за облюбованный отросток, опираешься ногами в дно и — раз-два! Иногда силенок не хватает — веками ведь нарастало, — тогда в ход идут захваченные с бота рычаги. Но вокруг так красиво, что охотничий азарт постепенно спадает и, наконец, проходит вовсе. Хочется просто плавать и любоваться тем, что видишь, — как в заповедном лесу, когда идешь и жалко даже травинку сорвать, хотя она сама в рот просится. Невольно в голову приходят мысли о хрупкости этой красоты. Понимаешь вдруг, что не зря ученые бьют тревогу. Даже представить на миг страшно, что все это может погибнуть от вмешательства человека.
За все время нашей стоянки ни один корабль не откачивал воду из трюмов, рука бы у трюмачей не поднялась, даже если бы флагман и не запрещал откачку.
Полный штиль. Вода синяя-синяя. По голубой синеве идем обратно. Мимо борта проплыла коричневая медуза, плавно распуская и вновь подбирая свой «двигатель». Вокруг нее рой мелких рыбешек. Глаз от воды не оторвешь.
Жарко. Мы все в трусах, а кажется, что укутаны чем-то очень мягким, теплым, податливым и противным. Это знойный воздух облепил нас, хотя и плывем мы с приличной скоростью. Если дунет ветерок, то еще ничего, но стоит сесть пониже, спрятаться за борт — и в мгновение ока покрываешься испариной.
День Советской Армии и Военно-Морского Флота. Корабль, украшенный флагами расцвечивания, в лучах яркого солнца очень красив и строен. С утра, во время малой приборки, радисты врубили военные мелодии. Настроение приподнятое, то здесь, то там слышен смех, шутки. И вдруг все вздрогнуло.
На верхнюю палубу, на людей, на поселок и море брызнули величавые, гениальные в своей простоте, полные мягкого лиризма аккорды. На песчаный пляж, на поселок, замирающий под рассветным солнцем, в душу каждого флотского и нефлотского человека светлой радостью входила мелодия… Все замерли — и те, кто драил палубу, и те, кто руководил этой простой, но необходимой на море работой.
Рядом со мной стоял Карышев и вполголоса старательно пел:
Лицо его было серьезным и каким-то мягким, подсвеченным изнутри. Пилотку держал в руке.
Да, он застал всех врасплох, этот марш. Обычно на флотах его слушают два раза в год — когда увольняемые в запас сходят с корабля на берег. В другое время — нет!
А тут, у чужого берега, когда уже несколько месяцев не слышали «Маяк», когда скучали не только по родным и близким — по березкам, в душу вдруг ворвались святые для военного человека звуки. Да, это был марш «Прощание славянки». А еще проще и роднее — «Славянка». Мог ли предположить ее создатель, носящий такое простое я замечательное имя — Василий Иванович и такую добродушную фамилию — Агапкин, что его марш, родившись на тихой улочке Тамбова в 1912 году, пойдет шагать не только по
