и, уже предчувствуя недоброе, перепрыгнул на четвертую.
Он зажмурился, не поверив глазам, но и под веками было так, будто в лицо ему внезапно ударил ослепительный луч дымящегося синего света. Единственное, о чем Вячеслав Карлович сейчас молил неизвестно кого, — чтобы эта тетрадь немедленно исчезла и само воспоминание о ней стерлось в его мозгу. Однако даже с закрытыми глазами он продолжал ощущать ее вес, шероховатую, слегка смятую бумагу обложки, и от этой реальности некуда было деваться: на восьми страницах был дословно записан его разговор с председателем ОГПУ Иваном Акуловым. Тот самый, что состоялся несколько недель назад в Москве, в секретной комнате при Зеленом зале в здании на Лубянке.
Провокация?!
Он опустился на жесткую кушетку рядом с туалетным столиком и торопливо проглотил все — от первого до последнего слова. И только после этого осознал, что у него в руках. Никакой сотрудник-слухач, владеющий стенографией, не смог бы воспроизвести с такой точностью то, что творилось у него в голове до и после заседания коллегии. Этого просто не могло быть.
Мокрые ладони прилипали к холодной коричневой коже кушетки. Непостижимо. И непостижимо вдвойне, что это оказалось в руках у Юлии, хуже того — переписано ее почерком.
От напряжения ему стало казаться, что мозг шевелится, как клубок растревоженных червей. Нестерпимый зуд в черепе, и никаких логических объяснений. Ни единого проблеска. Когда-то он считался спецом по конструированию версий и поискам доказательств, но сейчас логика не годилась. На мгновение Вячеславу Карловичу почудилось, что рассудок бесповоротно изменяет ему, и тогда снизу, от паха, пополз к сердцу едкий, как горчичный газ, страх.
Единственное, что оставалось в этих обстоятельствах, — действовать.
Он принудил себя встать и покинуть комнату жены, прихватив тетрадь и фотографии. У себя в кабинете он первым делом отпер особым ключом дверцу небольшого несгораемого шкафа, торопливо извлек оттуда несколько документов, а с ними и пухлый скоросшиватель. Покосился на телефонный аппарат, от которого исходила явственная угроза, и перешел к картотеке. Выдернул из ящика десятка два твердых желтоватых карточек, заполненных красными чернилами, и присоединил к документам.
Завернув все во вчерашний номер «Правды», Вячеслав Карлович бросил сверток на письменный стол, пересек гостиную и остановился в коридоре перед приоткрытой дверью ванной. Колонка глухо гудела, припахивало дымком. В освещенной щели двигался плотный ситцевый круп Раисы, склонившейся над ящиком, доверху набитым аккуратно наколотыми буковыми чурбачками — ими снабжал жильцов литерного дома дворник.
— Хватит, — произнес он, приоткрыв дверь, — заканчивай…
— Так, Вячеслав Карлович, она ж только-только… — домработница удивленно повернула к нему распаренное щекастое лицо, отводя со лба мокрую прядь.
— Довольно, я сказал. Иди займись своими делами.
Балий вернулся в кабинет, сбросил пиджак, рывком освободился от удавки галстука и, пряча сверток за спиной, проскользнул в ванную и мгновенно заперся. Отвернув кран колонки, пустил шумную струю тепловатой воды, сел на корточки и короткой кочережкой подцепил дверцу топки. Оттуда ударило плотным жаром.
Морщась и отворачиваясь, Вячеслав Карлович развернул газету и один за другим отправил в огонь документы и фотографии. Помедлил, глядя на тетрадь, вырвал из середины один листок, сложил ввосьмеро и затолкал в часовой кармашек брюк. После чего и тетрадь проследовала в топку.
Когда бумага сгорела полностью, он пустил в ход кочережку, чтобы измельчить пепел, поверх набросал чурбачков и звонко захлопнул чугунную дверцу.
Набралась едва половина ванны, когда Вячеслав Карлович поспешно разделся и погрузил свое занемевшее, будто полностью отсиженное, тело в медленно согревающуюся воду. Загустевшая кровь начала осторожными уколами пробивать дорогу в сосудах.
Он давно научился прислушиваться к внутреннему голосу, и сейчас этот голос, поколебавшись, осторожно сообщил: это еще не конец.
К моменту возвращения жены удалось окончательно взять себя в руки и выстроить линию поведения. В сложившейся ситуации ему требовалось одно — последняя, все объясняющая правда. И он знал, как до нее добраться, если таковая в принципе существует.
Звонок в дверь застал Балия в кабинете. Раиса, гремевшая посудой в кухне, побежала открывать. Из прихожей вперебивку донеслись голоса обеих женщин: быстрый, горохом, суржик домработницы и спокойный, вопросительно звучащий — Юлии.
Когда он вышел в прихожую, жена сидела на низкой скамеечке, только что освободившись от тесных туфель-лодочек на непривычно высоком каблуке, и морщась растирала щиколотки. При виде мужа она подняла голову и улыбнулась.
— Здравствуй, Юлия, — проговорил он. — Когда закончишь, зайди ко мне в кабинет. Нам необходимо поговорить.
Сказано было так, что Раиса, все еще топтавшаяся в прихожей, юркнула в кухню и закрылась. Жена взглянула с удивлением.
Вячеслав Карлович вернулся к себе. Когда она вошла, муж стоял посреди кабинета, запустив большой палец в часовой карман, где лежал туго свернутый тетрадный листок. Юлию поразила его бледность: лицо словно присыпано сухой землей.
— Ты нарушила обещание, — глядя в угол, начал он. — Ты ведь не будешь отрицать, что определенно обещала мне не ночевать у родителей в мое отсутствие?
Юлия молчала.
— Потом эта мазня на стене в твоей спальне. Откуда она взялась? Еще меня интересует особа, с которой ты разговаривала в театре. Кто это? Отвечай, Юлия!
— Значит, ты все-таки следишь за мной… — почти не разжимая губ, проговорила она. — Я, конечно, догадывалась. Возможности у тебя для этого дай бог. И чего же ты хочешь добиться?
— Я, кажется, задал вопрос.
— Особа эта, как ты выражаешься, — знакомая Вероники Филиппенко, танцовщица. Мы с ней обменялись всего несколькими словами.
— О чем?
— Еще об одном общем знакомом. Он преподавал по классу фортепиано в музыкальной школе. Умер несколько лет назад. О доме Филиппенко — он ей понравился. Это все. Что касается картины, то я заранее договорилась с автором. В тот вечер, когда ты ждал меня в машине. Вчера мне ее доставили. В театре я, как ты, вероятно, тоже знаешь, видела Валера и поблагодарила его.
— Ты лжешь, Юлия! Никто не доставлял сюда никакой картины. И не пытайся возражать. Я проверил: сегодня рано утром ты вернулась домой, имея при себе сверток, в точности соответствующий размерам этого «шедевра». Охрана врать не станет. Ты встречалась с художником?
— Какая тебе разница? — пожала плечами Юлия. — Разве это так важно?
— Встречалась или нет? Отвечай!
Какая удача, пронеслось у нее в голове, что папок Хорунжего больше нет в ненадежном тайнике за ковром, а письмо брата уничтожено. И сексоты мужа, похоже, прозевали ее ночной побег из родительского дома. Иначе вопросов бы не было.
— Нет, — сказала она. — Не встречалась. С какой стати?
Вячеслав Карлович отвернулся, прикуривая, но Юлия успела заметить, что пальцы у него подрагивают. Он с шумом выпустил дым и погасил папиросу в горшке с фуксией на подоконнике, чего
