— Полезная штука. Когда все поперек, позволяет подняться над ситуацией.
— Это я понимаю. Алкоголь тоже подходит.
— Не совсем. Даже наоборот. А вообще-то удивительно. У вас, оказывается, было полным-полно наркоманов. В том числе и в партийной верхушке. Только никто их в упор не видел.
— Причем здесь телефон?
— Сейчас объясню. Дело в том, что телефон — это не то, что вы думаете, когда я произношу слово. Вернее, категорически не то. Вот, — он протянул руку, в которой была зажата та самая вещь, которая привлекла мое внимание еще тогда, когда я увидел Мальчика впервые. Он с ней не расставался. Плоская штука размером меньше дамского портсигара отливала платиной и светилась. Никаких проводов. — Это он и есть.
— Это? — удивился я. — А где же…
— Нету, — сказал он. — Ничего такого, к чему вы привыкли. Беспроводная связь четвертого поколения. Раньше я мог поговорить с любой точкой на земле, хоть с мысом Горн. Правда, сейчас что-то разладилось. Кроме того, это еще и фотоаппарат, устройство для записи голоса, музыки и движущегося изображения, машинка для вычислений… в общем, много всякого. Главное в том, что их пять миллиардов. И половина этих придурков носятся со своими телефонами, как с игрушкой из секс-шопа.
— То есть, насколько я понимаю, такой… э-э… аппарат имеется буквально у каждого?
— Ну да. Кое у кого даже несколько. И все они постоянно связаны между собой. Наподобие клеток в мозгу: одни спят, другие бодрствуют, третьи заняты своей интимной жизнью… Нет, все гораздо сложнее, но это трудно объяснить. Какие-то квантовые эффекты. А когда к этому добавились глобальные компьютерные сети… — тут он съехал на такие вещи, в которых я ничего не смыслю. Думаю, и специалист встал бы в тупик.
— Одним словом, — закончил Мальчик, — теперь уже никто не в курсе, что там творится в электронных сетях, даже те, кто думает, что ими управляет. Они сами по себе — и точка, а наш с вами разговор — прямое и наглядное тому подтверждение. Если бы я еще знал, какое отношение ко всему этому имеет муха…
— Какая муха?
Он уставился прямо перед собой, смущенно улыбнулся, почесал щеку, и всякое сходство с молодым Гоголем тут же пропало.
— Тут, собственно, вот что… Когда я… Нет, не так. Попробую начать с другого. Это случилось, когда я наткнулся в собственном парадном на труп.
— Труп?
— Ну. Обычный труп, теперь их полно всюду — с тех пор, как жратва из гипермаркетов стала несъедобной. Но дело было задолго до того. Этот просто умер. Пружинка раскрутилась…
Сквозь все, что он говорил, проступали довольно странные контуры. Возможно, от меня что-то ускользало. Что-то очень важное, чего я пока не мог схватить.
Мальчик пожал плечами, словно извиняясь.
— Он лежал на площадке возле мусоропровода этажом ниже. Куча засаленного тряпья, из-под нее — лужа, не кровь, с краев уже подсохшая. Лица не видно. Спускаться я не стал, уж очень от него разило, но и на расстоянии было видно, что человек мертв. Позвонил куда следует и пошел к себе. А что мне еще оставалось?
Я кивнул — мол, вполне согласен.
— Не знаю, — заколебался он, — но как-то все это меня… вставило, что ли, как сейчас говорят. Я заперся, у меня было чуть-чуть красного масла, а эта штука посильнее травы раз в сотню — пара капель в обычную сигарету, и готово дело. Закурил, и, знаете, как это бывает: сперва начинает тонко звенеть в ушах, потом сознание сжимается в микроскопическую точку, а уже из этой точки начинает раскручиваться по спирали такое, что и не понять, где что. Но очень ярко и крупно. Время вообще куда-то пропадает или жутко тормозит, и ты вместе с ним… Собственно, этого я и добивался. Я лежал на диване и стряхивал пепел в ладонь. Окно стояло настежь по случаю жары, хотя был сентябрь, во дворе орали пацаны, а мобильник валялся на ковре рядом с диваном…
— Мобильник?
— Ну, телефон. Пока в окно не вломилась муха. Здоровенная, цвета вороненой стали. Заметалась, щелкаясь с размаху о стены, набила башку, шлепнулась на ковер и поползла, как пьяная, к телефону. Не знаю, чем он ей приглянулся. Я тупо следил за тварью, потому что никакого другого объекта для наблюдений, кроме самого себя, у меня не было. В таком состоянии зрение обостряется, и можно было различить все детали, вплоть до реденькой волосни у нее на брюшке. Добралась до телефона, поразмыслила, вскарабкалась на панель и застыла на кнопке „три“. Тут ей что-то не понравилось — и она двинулась по диагонали и остановилась на семерке. Там она вроде бы прижилась: почистила левое крыло, продрала глаз — и вдруг двинулась вправо, на девятку. Оттуда на „решетку“ — это такой значок. Еще дважды сменила позицию и ни с того ни с сего стартанула, как зенитная ракета, точно в оконный проем. Будто хотела куда-то позвонить, да не вышло.
Почему-то я запомнил ее маршрут и последовательность цифр. Докурил, потянулся к мобильнику и набрал номер. Сначала было просто тихо, потом что-то изменилось — будто бесшумно открылся огромный пустой объем, цистерна, что ли, или пещера, а потом я отчетливо увидел вас, и вы мне ответили. Я прибалдел. Ничего не оставалось, как признать, что у меня типичный глюк, а значит, с гашишным маслом я переборщил. Правда, вскоре я догадался, что гашиш тут ни при чем. И разговор наш был вполне связным, хоть логика и хромала.
— Я его хорошо помню.
— Вот-вот, — он заметно смутился. — Я давно хотел извиниться за тот раз. Нагородил кучу чепухи, самому стыдно. Результат беспорядочного чтения.
— Не стоит, — сказал я. — Я тебе многим обязан.
Оказывается, он не подозревал, что кроме наших с ним разговоров, существует кое-что еще. Не менее странное. И ключ к моим „видениям“ он дал мне совершенно бессознательно.
— Вот как? — удивился Мальчик. — Чем же это?
— Дело в том, что в этой цистерне, или в пещере, как ты ее
— Магазин. Очень большой. Иначе — торговый центр. Еда, посуда, тряпки, книжки, диски, сковородки. Тысячи наименований, гектары стеллажей с товарами. Вам трудно представить.
— Неужели гектары?
— Я и говорю — вам трудно представить. С вашей точки зрения, семьдесят сортов коньяка или триста тридцать сыра — бессмысленный разврат. Или гигиенические прокладки от двадцати фирм. Вы о них понятия не имели. А по-нашему — в порядке вещей. Разные люди производят одно и то же, и все хотят продать все. Экономическая свобода. Она, как и всякая другая, всегда только шанс, и каждый реализует этот шанс в меру своих представлений о счастье. У нас очень простое общество — два измерения: деньги и эротическая привлекательность. Базовые ценности: жадность, лень, амбиции, вера в халяву, когда все само в руки валится. Остальное вытекает отсюда, в том числе счастье и несчастье. Не звездный Вифлеем, да? Правда, теперь все изменилось.
— Почему?
Он быстро взглянул исподлобья, проверяя, опознал ли я цитату из моих собственных писаний, но я не подал виду.
— Откуда мне знать. Жизнь всегда бросает вызов. Каждому поколению. То чума, то война, то безмозглые вожди, то террор, то научный прогресс. Люди всегда существуют на краю. Вот и мы тоже доперли до самого обрыва и даже заглянули вниз — как там оно? Еще вчера все думали, что голод — это стремление иметь право на выбор, покупать на свои, обладать и принадлежать по собственной воле. А оказалось, что голод — просто голод, и все. Независимо ни от чего.
— Что-то я не понимаю!
— Нечего тут понимать. Никто не понимает, и объяснить невозможно. Месяца полтора назад вдруг обнаружилось, что продукты, купленные в гипермаркетах, есть нельзя. Категорически. Смертельно
