сейчас специально для его лучшего друга Сени из Бердичева будет исполнена любимая песня Сени «Без меня тебе любимый мой»!». Павлику даже начало казаться, что он никуда не уезжал, а так и остался в Ленинграде времен «застоя», и сейчас сидит в ресторане «Нева», а вокруг него гуляют местные торгаши, разбогатевшие благодаря финансовым махинациям. Когда же в зал ввезли столик на колесиках, на котором стоял огромный торт из мороженого, все эти личности со своими женами так набросились на него, будто это в последний раз в жизни они ели торт, и завтра наступает уже не Новый Год, а Конец Света.
Вдруг Павлик заметил, что по залу идет девушка, очень похожая на Кристину Орбакайте, которая только что пела по телевизору в передаче «Старые песни о главном», он подошел к ней сзади и тихо позвал: «Кристина!». Она обернулась и спросила: «Что?». Тогда Павлик вкрадчиво сообщил ей: «Мы только что вас по телевизору видели, а вы, оказывается, здесь прогуливаетесь!». Она пожала плечами, улыбнулась и пошла себе дальше. А еще Павлик в тот вечер познакомился с дочкой Эдуарда Сагалаева, который тогда только что возглавил Первый канал российского телевидения, у его дочки, видимо, были деньги, поэтому она и веселилась здесь в дорогом ресторане вместе с Павликом, Нейлом и Мишей, который раньше, до Берлина, работал врачом «скорой помощи» и, незаметно для больных, клал себе в карман их вещи. Когда Павлик подошел к Кристине Орбакайте и заговорил с ней, дочка Сагалаева тоже подошла вместе с ним, и ей все время хотелось сказать, чья она дочка, у нее это буквально вертелось на кончике языка и было написано на лице. Павлик это чувствовал, но она так ничего и не сказала, промолчала, просто потому, что ей не представился удобный случай это сообщить.
Когда они уже уходили, у входа в ресторан Павлик заметил несколько стоявших навытяжку немецких полицейских, перед которыми стоял русский старик, похоже, еще из первой волны эмиграции, и крыл их матом на чем свет стоит, иногда он, правда, вставлял в свою речь немецкие слова, чтобы они могли хоть что-то понять, но они все равно никак не реагировали, а молча на него смотрели и не шевелились. Тем временем, на улице у отеля какую-то пьяную бабу втаскивали в полицейскую машину — ее тащили за ноги, а ее муж, вцепившись ей в волосы, тащил ее обратно, и тоже ругался матом. А вообще-то, особых неприятностей, о которых их предупреждал у входа швейцар, у них в тот вечер не было.
На следующий день Павлик повел Нейла в район Кройцберга, в бар на Ораниенштрассе, устроенный в помещении бывшего завода. В Берлине тогда были в большой моде такие бары: стены там были бетонные, полы — тоже, всюду стояли огромные столы, обитые по краям железом, и гремела музыка в стиле «техно». Павлик купил себе там шесть таблеток «экстази» — ему даже сделали скидку, и взяли с него не шестьдесят марок, как полагалось, а всего лишь сорок. Павлик заглотил сразу три эти таблетки, а потом еще две, и ему стало так весело, так хорошо, что он вскочил на стол и стал раздеваться под музыку, ему всегда была свойственна тяга к эксгибиционизму, он любил показывать всем свое тренированное тело, и то, как он хорошо сложен.
Он плясал на столе, по очереди стаскивая с себя свитер, рубашку, майку, раскручивал их у себя над головой и бросал куда-то далеко в толпу. В какой-то момент ему даже начало казаться, что в баре грохочет не «техно», а русская народная музыка. Он подумал: «Вот ведь уже до чего дошел прогресс, в этих барах теперь слушают русскую народную музыку». От этой мысли ему стало еще лучше и веселее, и он продолжал раздеваться до тех пор, пока не остался в одних трусах. Но тут действие таблеток закончилось, и он почувствовал, что ему холодно. Павлик спустился со стола и пошел искать свою одежду, но нашел только джинсы и сапоги, ни рубашки, ни свитера, ни куртки нигде не было, исчезли также все его документы и кредитные карты, и последняя таблетка «экстази», которую он засунул в карман джинсов, куда-то пропала. Русско-узбекский негр Нейл тоже куда-то делся. Теперь он не знал даже, как ему добраться до дому.
Как он в больницу попал, Павлик не помнил, помнил только, что проснулся, и бабушка принесла ему меню, более того, там было все запечатанное, все теплое, мало ли ты вегетарианец, или того не ешь, сего не ешь, и даже водка там была на выбор — Абсолют там или Горбачев. А он сперва даже отчество свое вспомнить не мог. Ему сосед по палате, тоже русский, говорит:
— Чего ты прикалываешься, брось дурить!
А он ему:
— Серьезно, в натуре, ничего не помню, даже как мое отчество.
Сосед говорит:
— Борисович.
Павлик ему:
— Нет, не то.
Он тогда:
— Ну, Александрович.
Павлик подумал — а вдруг и вправду Александрович, все ведь может быть, ну он и сказал, чтобы его так называли. И стали его звать Александровичем. И язык он немецкий забыл — раньше хоть как-то говорил, а теперь — вообще ни бум-бум. Ему говорят:
— Шпрехен зи дойч?
А он им:
— Нихт, нихт, — и смеется, смеется, сам не знает, чего ему так весело, ну прикалывает просто.
Так он в этой больнице довольно долго пролежал, а после его выписали, хотя он все равно много чего вспомнить так и не смог, да и не очень ему приятно было вспоминать.
Потом Павлика еще долго мучила совесть, ему было стыдно за себя, потому что из-за таких, как он, швейцар у входа в ресторан и предупреждал посетителей, что от русских лучше держаться подальше…
Однажды Лиля с Марусей задержались на работе допоздна, было уже десять часов вечера, а они все сидели и ждали Гену, который должен был подойти и забрать какие-то документы. И Лиля внезапно поведала Марусе ужасную историю, в которую втянул ее Александр.
Оказалось, что однажды они с Александром Петровичем остались в офисе вдвоем, пришла, правда, еще ее подруга, Ленка, и Александр Петрович предложил им отпраздновать первый солнечный день, а погода действительно была просто замечательная, давно уже такой не было, и они, конечно, согласились, он принес литровую бутылку Мартини, она выпила немного, она вообще пить не любила, и старалась этого не делать, потому что она очень быстро теряла голову, но он ее просто заставил, и она выпила целых две рюмки, а Ленка ушла в другую комнату и там села на диван и так и сидела, не желая даже с ними говорить, непонятно, что с ней случилось. Тем временем, Александр Петрович рассказал Лиле, что он работает еще и в Агентстве Моделей «Модус Вивенди», очень солидном и перспективном, все девушки, которые там обучаются, потом снимаются в кино или принимают участие в различных шоу, и Лилю он пообещал в это Агентство устроить, но для этого, по его словам, необходимо было сделать пробные снимки. Тут он достал фотоаппарат, Лиля не возражала, и он сфотографировал ее стоя, потом она села на стол, и он опять ее сфотографировал. А потом он сказал, что нужно теперь еще сфотографироваться без одежды, чтобы там все же имели исчерпывающее представление о будущей модели. И Лиля, непонятно, что с ней случилось, но согласилась раздеться, сперва она сняла юбку и сфотографировалась в блузке и в колготках, а потом он снял с нее и блузку, и она сфотографировалась уже совсем «топлесс», с обнаженной грудью, но в колготках, а потом и колготки сняла, и даже села на стол, как он ей сказал, и он ее и так сфотографировал, правда, трусы она все равно не сняла, как он ее ни уговаривал. А он ей говорил, что время так быстро проходит, и что она потом станет старой и будет жалеть об этом, что нужно пользоваться каждым мгновением и наслаждаться им, а то потом будет поздно…
И вот теперь все пленки у него и фотографии тоже, и она не знает, что же ей делать. Ведь он же может показать все это Гене, а Гена считает, что она очень чистая, называет ее принцессой, а когда он увидит, что они с Александром Петровичем так себя вели, то просто ее убьет, потому что ему она отказывает уже давно, и получается, что Александр Петрович ей нравится больше, чем Гена. Гена ей этого никогда не простит, даже объяснений ее слушать не станет. Что же ей теперь делать, что делать? А вдруг и мужу ее все станет известно? Александр Петрович ведь и ему может эти снимки показать… Бедная Лиля чуть не плакала, вспоминая о своей глупости и доверчивости. «Как вы думаете, он гомосексуалист или нет? — неожиданно спросила она Марусю, до этого она была уверена, что он гомосексуалист, но последние события сильно поколебали ее уверенность в этом.
Тут раздался сильный стук в дверь, как будто в нее колотили ногами, Лиля торопливо подбежала к двери, повернула ключ, и на пороге перед ними предстал Гена. Гена молча прошел в свой кабинет и тут же
