экскурсия, сядьте, подождите…» Если же какой-нибудь непослушный посетитель не хотел ждать, а сразу устремлялся в глубь собора, она злобно бормотала ему вслед: «Ну иди, иди, бурундук уральский!» Павлика она сразу не узнала, а когда узнала, то очень обрадовалась, даже расцеловала его и тоже пригласила подождать экскурсию. Она рассказала ему все соборные новости, самые важные из которых вечером того же дня Павлик пересказал Марусе по телефону.
Нина Петровна, старушка-смотрительница, очень увлекавшаяся новейшими методами лечения и следившая за своим здоровьем одно время пила собственную мочу, она приносила эту мочу в баночке в собор, и когда все собирались в трапезной пообедать, доставала эту баночку и пила оттуда, поэтому вскоре все сотрудники взбунтовались и пожаловались директору, и тот вызвал ее на разговор, после чего она отказалась от этого метода самолечения, но теперь она голодала «по Бреггу»: так называлось «голодание ради здоровья». Ее можно было часто видеть на портике, она стояла в розовом вязаном берете совершенно невероятной формы и в красном пальто, а лицо у нее было просто зеленого цвета, и она еле держалась на ногах, поэтому ее поставили на колоннаду проверять билеты, чтобы она могла весь день спокойно сидеть на стуле и только отрывать корешки. Но однажды в собор вошли посетители, Регина Петровна заметила, что контроль у их билетов на колоннаду опять не оторван, и это было уже не в первый раз. Регина Петровна решила выяснить, в чем дело, и оказалось, что на колоннаде они уже были, но там старушка у входа спала, и они просто не хотели ее тревожить. После этого Нину Петровну из собора убрали. На ее место пришла другая, Эмма Павловна, бывшая школьная учительница физкультуры, Регина Петровна вообще считала ее бесноватой, потому что она никак не могла спокойно усидеть на месте, все бегала по собору и беспокоилась, но дирекцию это вполне устраивало, потому что она следила за порядком.
Самая же пожилая смотрительница, Эмма Соломоновна Левит, недавно упала и сломала себе шейку бедра, но послала в собор своего племянника, который сообщил, что она непременно вернется на работу, как только ей купят костыли, и чтобы никто, не дай Бог, ее место не занимал, и ее с работы чтобы не увольняли, потому что она без собора просто жить не может. В противном случае, племянник угрожал подать на дирекцию в суд, потому что ведь это же у них на портике она упала и сломала себе бедро, а значит, отчасти в этом виновата и дирекция. Эмма Соломоновна обычно скрывала свою национальность и ужасно злилась, когда кто-нибудь из сотрудников пытался узнать у нее детали еврейских религиозных обрядов и обычаев.
Теперь в соборе по большим религиозным праздникам устраивались службы, приходили мордатые краснорожие батюшки и служки, набирали певчих, а после службы здоровенный служка доставал из кармана толстую пачку сотенных бумажек и расплачивался с певчими наличными. Посетители после таких дней становились особенно агрессивными и требовали, чтобы их пускали в собор бесплатно, так как они все вдруг вспоминали, что это храм, а за вход в храм платить они не собирались. Павлик тоже был согласен, что за вход в церковь деньги требовать совершенно безнравственно, это противоречит всем нормам и канонам, и развращающе действует на простых людей.
Там в Германии люди вовсе не читают книг, у них жизнь совсем не такая, как здесь, там даже на дверях квартир надписи по-немецки: «Жизнь — это стройка». И для них, действительно, жизнь — это одна большая стройка, камень на камень, кирпич на кирпич, жизнь для них — это не театр, как здесь, не игра, а просто стройка. Они все строители. Павлик там сходил посмотрел один немецкий фильм, его все так хвалили, но он тоже оказался как раз такой типичной иллюстрацией этой стройки, и с тех пор немецкий кинематограф для него умер, больше он их фильмы не смотрел. Павлик запомнил только конец, где переворачивали «трабант», такую машину из прессованной пластмассы, это должно было символизировать ГДР — искусственную страну. Павлик помнил, как очень давно, когда он еще жил в Ленинграде, одна его знакомая, взяв в руку целую пригоршню пфеннингов, удивлялась: «И почему у них там в ГДР такие деньги легкие?» «У них жизнь легкая», — ответил ей Павлик, тогда он действительно так считал.
Тогда Павлик еще работал в магазине радиодеталей директором, а начинал он свою карьеру с должности продавца в магазине пластинок на Невском, где директором была Елена Константиновна, очень похожая на Нонну Мордюкову. У нее были большие глаза, всегда обведенные жирной черной чертой, и оранжевые волосы, стоявшие дыбом на голове. Свой рабочий день она начинала с того, что доставала сумку и красилась часа два, и только потом уже приступала непосредственно к работе. Перечить ей было нельзя, у нее периодически бывали нервные срывы — она выходила в торговый зал и начинала на всех кричать, так вставала посреди зала и орала во все горло, а все продавцы стояли навытяжку, никто даже уйти не решался.
У магазина пластинок был филиал — магазин канцелярских товаров, там и вовсе было очень сложно с кадрами, и Елена Константиновна была вынуждена лично вести воспитательную работу среди рабочей молодежи. Например, одна продавщица, Ира, по причине территориальной близости к магазину студенческого общежития, встречалась с неграми, и никак не хотела подчиняться строгим порядкам магазина. Ее поведение пагубно сказывалось на всем коллективе — естественно, одна паршивая овца все стадо портит. В конце концов, Елена Константиновна однажды просто завела ее в подвал и набила там ей морду, после этого Ира стала как шелковая. Елена Константиновна даже грузчиков из «Лентрансагентства» била по спине кулаками. Она одним своим видом буквально гипнотизировала всех, она была, как монумент, и внушала людям страх. Павлика, правда, она очень любила, всегда писала ему положительные характеристики, от нее он и научился правильно работать с нашими советскими продавцами. Однажды на Восьмое Марта ей подарили букет цветов, и она тогда сказала Павлику: «Посмотри, какие замечательные цветы. Какая сила в них заключена, необыкновенная красота и сила!» — эту фразу Павлик запомнил на всю жизнь.
Заместительница Елены Константиновны Альбина Вацлавовна во всем ее копировала: у них был одинаковый голос, они ходили в одну и ту же парикмахерскую, в одну и ту же баню, красили волосы в один цвет, и, в результате, различить их стало невозможно. Альбину Вацлавовну торг послал на курсы повышения квалификации, и они с Павликом одновременно оказались в одном техникуме советской торговли, в результате, после курсов уже Альбину Вацлавовну назначили директором, а Елена Константиновна оказалась ее заместительницей, поскольку у нее не было никакого образования. Но она все равно по-прежнему сидела за тем же столом, в том же кресле, только в табеле она числилась заместительницей, а Альбина Вацлавовна — директором, но на деле все обстояло наоборот, а иначе и быть просто не могло. Если бы Альбина Вацлавовна сказала ей: «Дорогая, знаешь, иди-ка, вставай за прилавок!» — то все, даже представить себе страшно, что бы тут началось, но этого не происходило.
Сейчас Елена Константиновна стала миллионером, она приватизировала магазин, то есть приватизировал его коллектив, в торге тогда очень дешево предлагали выкупить магазины, и они все вместе сложились и его выкупили, а от коллектива она потом постепенно избавилась, это оказалось не так уж сложно; она приватизировала даже участок земли, на котором стоит магазин, и набрала на работу новых продавцов. А Альбина Вацлавовна осталась с ней, они уже не могли друг без друга, как сиамские близнецы, были связаны на всю жизнь.
Когда Павлик приехал из Берлина и зашел к Елене Константиновне, она сидела на том же месте и была так же накрашена, и у нее был все тот же квадратный нижний подбородок; и она сказала ему, что он совершил самую большую ошибку в своей жизни, когда уехал отсюда, если бы он этого не сделал, то сейчас был бы миллионером, как она. Павлик и сам это понимал, но его все же немного утешал тот факт, что он учился в медицинском училище, даже уже заканчивал его; скоро он получит диплом и будет работать целителем, то есть тоже сможет получать неплохие бабки.
Еще Павлик ездил в Петергоф и видел там душевую комнату императрицы, она ему очень понравилась, он даже захотел у себя в Берлине такую устроить. Одна комната с двумя окнами, выходящими в Китайский сад, в полу в центре проделана дырка — внизу круглая табуретка, есть какие-то трубочки, очевидно, для воды, чтобы она уходила в Финский залив, а над этой дыркой, точно сверху, люстра, украшенная стеклянным виноградом, и латунными листьями, покрашенными зеленой краской, и среди этого винограда и листьев такие дырочки, как лейка, — это и был ее душ. Следующая комнатка с ширмочкой, с фарфоровым горшочком, дальше сауна с деревянной лесенкой, какой-то подиум сделан, типа русской печки, и там переходишь в другой коридорчик и попадаешь в огромный шпалерный зал, в середине овальный стол на двенадцать персон. Павлику это так понравилось, что он решил у себя в Берлине так же сделать.
