А Косыгин говорил о ней в сентябре 1969 г., когда мне довелось лететь с ним в Ханой для участия в траурных мероприятиях в связи с кончиной Президента Хо Ши Мина.
Вспоминаются первые налеты американской авиации на ДРВ весной 1965 г. Один из таких налетов был как раз в дни пребывания нашей делегации, что вызвало резкий протест со стороны Советского правительства. Другой налет, уже на Ханой, был в день моего рождения, в апреле, и поэтому особенно хорошо запомнился. Дело было утром, мы только пришли на работу. Неожиданно раздался звук сирены – 'Воздушная тревога!'.
В соответствии с недавним указанием посла все работники посольства в таком случае должны были укрываться от возможных осколков в глухих комнатах, т.е. в комнатах без окон. У нас в посольстве на первом этаже было две таких комнаты. Вместо того чтобы выполнять указание посла, мы все бросились из посольства по домам спасать свои семьи. В этот день нам было не до смеха. Мы, и я в том числе, бежали по улице под сопровождение беспорядочной стрельбы и криков ханойской милиции и военных патрулей, которые оказались более дисциплинированными, чем мы и либо находились в недавно выкопанных индивидуальных убежищах, либо прятались под кронами деревьев.
Через несколько дней после этого налета, когда по указанию посла мы начали рыть траншеи на территории посольства, весело подшучивая друг над другом, рассказывали, кто как бежал домой, а в это время наши жены с детьми по соседней улице бежали под крышу посольства. Справедливости ради надо сказать, посол – Илья Сергеевич Щербаков – сам участник Великой Отечественной войны – после того эпизода провел производственное совещание и, как говорится, 'выдал всем нам на орехи'. Но строительство бомбоубежища на территории посольства, которое мы коллективно сооружали после работы, завершилось совершенно неожиданно. Когда мы, наконец, с большим трудом выкопали траншею (на месте бывшей стройплощадки, набитой кирпичом и строительным мусором) глубиной в человеческий рост, ночью прошел сильный ливень и полностью затопил наше сооружение. Все, включая посла, пришли к выводу, что заниматься такой самодеятельностью бессмысленно. Позже, уже после моего отъезда на Родину, на этом месте было построено настоящее капитальное убежище, и я прятался в нем вместе с работниками посольства от налетов американской авиации в последующие свои приезды в Ханой.
Вскоре последовали один за другим ночные налеты. Это был не только противный вой сирены среди ночи, но грохот стрельбы, рассекавшей черное ночное небо на тысячи ярких квадратов и многоугольников. В один из таких налетов я, не сумев уговорить жену спуститься на первый этаж, сам поднялся на крышу дома, чтобы посмотреть на 'ночной спектакль'. Я с восхищением смотрел, как трассирующие пули рассекают черное небосвод и их свет сливается со светом звезд, как в вышине периодически вспыхивают яркие пучки взрывов снарядов зенитной артиллерии и совсем близко над головой взрывы ракет с американских самолетов. Вдруг я услышал недалеко какие-то шлепающие по листьям, возвышавшихся над крышей деревьев, звуки. Глухой шлепок раздался совсем рядом, и что-то упало под ноги. Я наклонился, прополз немного на коленях, ощупывая руками крышу, и неожиданно обжег руку. Это оказался осколок ракеты, который, подумал я, мог упасть и не на крышу, а мне на голову. Настроение сразу изменилось, я решал отказаться от такой самодеятельности и медленно спустился вниз под защиту крыши моего дома. Но осколок я все-таки взял и долго хранил его, а потом он где-то потерялся.
Вскоре после тех налетов по рекомендации Министерства иностранных дел ДРВ все женщины и дети дипломатического корпуса за исключением тех, которые оставались по долгу службу, были эвакуированы из Ханоя. В старом дневнике я прочитал такую запись, датированную апрелем 1965 г.: 'жена и дочь эвакуируются в связи с тем, что американские самолеты стали слишком близко летать над Ханоем'.
Поезд с нашими женщинами и детьми 'под руководством' единственного мужчины европейца – работника посольства Болгарии, который по завершении командировки уезжал в это время с семьей на родину – медленно отходил от перрона ханойского вокзала. А мы – провожающие, сдерживая комок в горле, махали вслед уходящему поезду. Для большинства провожавших слово 'эвакуация' было хорошо знакомо со всеми вытекающими последствиями. Ведь многие из них, особенно среди советских работников, были участниками Великой Отечественной войны. Через несколько месяцев после этих проводов я уехал на родину в отпуск, но был оставлен для работы в Москве.
…В годы той войны практически ежедневно то в одном, то в другом районе ДРВ завывающие сигналы сирен, иногда по несколько раз в день, а то и по ночам, оповещали вьетнамцев о боевых тревогах и налетах американской авиации. После этих налетов оставались разрушенные дома, школы, дороги, ирригационные сооружения и больницы. Кстати, американская пресса не раз сообщала тогда, что самолеты США бомбят в ДРВ только военные объекты. Но вот данные Комиссии ДРВ по расследованию преступлений США: в результате американских бомбардировок к октябрю 1966 г. в Северном Вьетнаме было разрушено 294 школы, 74 больницы, 80 церквей и 30 пагод. Если это – объекты военно-стратегического назначения, тогда что же можно отнести к гражданским сооружениям?
В годы войны вплоть до 1974 г., когда я вновь вернулся на работу в посольство СССР в Ханое, мне приходилось летать во Вьетнам с разными делегациями и самостоятельно по несколько раз в год. Во время этих поездок бывало всякое, но я расскажу лишь об одной такой поездке. В марте 1967 г. наша делегация во главе с Председателем Советского Комитета по культурным связям С.К. Романовским летела через Китай в ДРВ. В Китае в то время в полном разгаре была 'культурная революция' и мы стали невольными свидетелями многочисленных бесчинств хунвейбинов и многотысячных демонстраций в Пекине и в других городах по маршруту нашего полета. В Пекине мы пересели с ИЛ-18 на китайский ИЛ-14 и на нем добирались до Ханоя с многочисленными посадками.
Вообще эта поездка запомнилась мне по многим причинам: и потому, что нашу делегацию повсюду встречали охранники с автоматами, крики: 'Долой советских ревизионистов!', и потому, что в каждом аэропорту, в самолете нас заставляли читать цитатники Мао Цзэдуна. И потому еще, что обратно в Москву вместе с нами летал начинавший тогда свой творческий путь, ныне всемирно известный художник Илья Глазунов, мой однофамилец. Он, в соответствии с профессией был перегружен листами ватмана и повсюду делал карандашные зарисовки, в том числе и выступавших перед нами самодеятельных артистов, прославлявших Мао Цзэдуна, под восхищенные возгласы китайцев. В каждом аэропорту, где нас кормили, у Ильи Сергеевича возникали дискуссии с китайскими официантами, которые приносили заказанную нами пищу. Я заказывал китайские блюда, а Илья Сергеевич – европейские. Но китайские официанты почему-то всегда путали нас: мой заказ несли Илье Глазунову, который тут же шумно замечал, что он это не ест, а его заказ – мне. Потом под общий смех смущенные официанты меняли блюда.
Здесь я должен, наверное, все-таки заглянуть в старую записную книжку. В ней записано, что в Иркутске мы сменили самолет и дальше продолжали путь на китайском ИЛ-18. Дальше цитирую: 'На всем пути от Иркутска до Пекина нас сопровождала музыка цитат Мао, а под конец стюардессы даже пели и декламировали их, танцуя перед нами… Мне почему-то стало жаль их. Я подумал, что присутствую на каком-то средневековом таинстве, на котором не должен присутствовать'. В другом месте дневника я записал, что прочитал цитаты '…и должен сказать, что многие из них написаны еще в 40-50-е годы и вообще-то правильны. Вопрос в том, куда только гнут при их претворении в жизнь'. Дальше я писал, что из Пекина мы спокойно долетели до Ухани, а потом, из-за плохой погоды с трудом добрались до Нанниня. 'Сегодня вылет отменяется, – пишу я в своем дневнике, – и мы отправляемся в город для ночлега в гостинице (город в 32 км. от аэродрома). О городе сказать ничего не могу, не видел, и, возможно, и завтра не увижу, т.к. администратор гостиницы – симпатичная мадам средних лет, довольно хорошо говорящая по-русски, объяснила нам с милой улыбкой, что мы – транзитники и гулять нам за пределами гостиницы не рекомендуется'. Свои впечатления о пребывании в Китае и в Наннине, в частности, описывать больше не буду, ибо цель моего рассказа – Вьетнам. Процитирую только еще одну фразу из своей записной книжки: 'Да, сложное явление – эта нынешняя 'культурная революция'. Долго еще будут изучать ее со всех сторон, чтобы дать ей более или менее правильную оценку'.
Погода задержала нас в Наннине еще на сутки. Во время вынужденного сиденья в Наннине я попросил у работников местного консульства ДРВ несколько вьетнамских газет и с интересом читал их, рассказывая основное содержание прочитанного моим товарищам по делегации. Вот что писала, например, газета 'Нян Зан' 5 марта 1967 г. о провинции Хатинь. Отмечая, что провинция очень бедная и что ее регулярно преследуют стихийные бедствия (наводнения, засухи), газета дальше пишет: 'В 1966 г. провинция подверглась, кроме того, еще и ожесточенным налетам американской авиации. Количество налетов за первые шесть месяцев 1966 г. увеличилось по сравнению со второй половиной 1965 г. более чем в 3 раза.
