низкие, с поблекшей краской баки, многоэтажные ярусы бочек и ящиков, горы пиломатериалов и строительного железа, пакгаузы и навесы со скобяными, стекольными и бакалейными товарами… Все это принадлежало известной в стране фирме «Жак Цоллер и К°» — грозному конкуренту концерна «Дистрибуция».
Едва миновав эти владения магнатов капитала, Томов и его «телохранители» вошли в большое село Табак, заселенное болгарами и гагаузами. Через него пролегало узкое, плохо укатанное и густо усыпанное мелким гравием «национальное шоссе», связывающее железнодорожную станцию Траян-вал с Болградом и уездным городом Измаилом. По обеим сторонам шоссе за жиденькими палисадниками проглядывали приземистые хатенки с почерневшими от копоти, грязи и ветхости камышовыми и соломенными крышами, а позади них — узенькие, точно заплатки, приусадебные участки, на которых, несмотря на раннее утро, уже трудились люди, вскапывали мотыгами землю.
Хруст гравия под коваными боканками конвоиров всполошил сторожевых псов, из конца в конец села поднялся злобный собачий лай, почему-то напоминавший Илье зловещее карканье ворон при выходе со станции Траян-вал. Кое-где у изгородей появились крестьяне в остроконечных мерлушковых шапках и разукрашенных черным орнаментом овчинных безрукавках. Одни из них, еще издали завидев жандармов, тотчас же возвращались к прерванной работе, другие, терпеливо дождавшись их приближения, покорно снимали шапки и кланялись… Кому они кланялись? Жандармам, движимые привитым столетиями гнета раболепием? Или арестанту, проявляя сочувствие этому парню, чем-то не потрафившему властям, недобрым к бедному люду?
Все здесь было знакомо Илье — и безысходная нужда тружеников, и их язык, нравы и обычаи, и их бесправное положение как инородцев… Большинство из них не владело румынским языком, между тем власти запрещали говорить на родном болгарском языке, и часто во избежание неприятностей соседи объяснялись друг с другом знаками, как немые. Вспомнилось Илье, как, беседуя с Бурлаченко, он удивлялся долготерпению угнетенного народа, на что бывалый коммунист ответил:
— Неверно это, Илья, будто народ чрезмерно долготерпелив… На протяжении всей истории нашего края, как, собственно, и других стран, из года в год бастовали рабочие, бунтовали крестьяне, протестовала интеллигенция, студенты, служащие… И не раз такие вспышки разрастались в мощные восстания. Потоки слез и крови пролили труженики, стремясь сбросить с себя ярмо нищеты, унижений, бесправия и гнета. И если народ-труженик все еще не расправился со своими угнетателями, то причина не в долготерпении, а в том, что его передовая часть — пролетариат — идейно и организационно еще не готова для решающей схватки. И первейшая задача коммунистов в том и состоит, чтобы, преодолевая все преграды, воздвигаемые власть имущими, изо дня в день настойчиво и терпеливо доводить до сознания эксплуатируемых великую правду и силу учения Маркса, Энгельса, Ленина, крепить их организованность, готовить к решающим схваткам и битвам против власти капитала, к революции…
— Именно такую кропотливую работу и ведут в подполье мои друзья Захария Илиеску, Аурел Морару и другие румынские товарищи, с которыми свела меня судьба, — ответил тогда Илья Сергею Даниловичу. — Не знаю, увижу ли я их когда-нибудь?..
Поглощенный этими мыслями, Илья не заметил, как идущий впереди капрал свернул к добротному дому с оцинкованной крышей и возвышавшемуся рядом с ним раскрашенному в национальные цвета столбу с трепыхавшимся на нем вылинявшим флагом. Замызганная табличка, прибитая между входной дверью и окном с железной решеткой, удостоверяла, что здесь помещается жандармский пост села Табак…
Томов предстал перед дежурным сержантом. Короткий допрос «о составе преступления» завершился отправкой арестанта на кухню в распоряжение добродушной толстухи поварихи. Илью удивило, что здесь его оставили без надзора. Конвоиры куда-то исчезли, сержант ушел в дежурную, где непрерывно трезвонил телефон.
— Поешь-ка, парень, сперва, а тогда и за работу… Верно, притомился в пути? Откуда сам-то?
С этими словами толстуха поставила перед ним большую миску с отменной фасолевой чорбой, а услышав в ответ по-болгарски, что родом он из Болграда, заулыбалась и положила ему в миску большой кусок молодой баранины.
Илья с наслаждением поглощал пищу, о вкусе которой забыл еще задолго до ареста, а раздобревшая женщина щедро подкладывала ему куски мяса.
Наевшись досыта, он принялся таскать из колодца воду, но не успел заполнить кадку, как появился сержант и приказал ему навести порядок в отхожем месте.
— Там есть все, что надо, — метла, лопата и ящик с хлоркой… Только пошевеливайся! — сказал он. — И чтобы там все блестело, слышь?!
Илья хотел было отказаться, но в дежурке затрещал телефон, и сержант убежал туда. Поразмыслив, Томов решил, что не стоит навлекать на себя недовольство жандармского начальства. Он принялся было за дело, но, увидев висевшие на гвозде обрывки газеты, присмотрелся к заголовкам и раскрыл рот от удивления. Один из напечатанных жирным шрифтом заголовков гласил: «…скрывается за самоубийством инспектора Солокану?»
Илья посмотрел по сторонам, убедился, что никто не наблюдает за ним, прикрыл дверь и, сняв обрывок газеты с гвоздя, стал торопливо читать: «…сделанное инспектором сигуранцы Солокану заявление в главном здании генеральной дирекции сигуранцы государства представителям столичной прессы, как это практиковалось в особых слу…» Здесь текст обрывался, и Томов продолжил чтение на втором столбце: «… авершив интервью и ответив на множество вопросов корреспондентов, господин Солокану удалился, заявив при этом, что его окончательное решение станет известно не более чем через пять минут. Но не прошло и минуты, как в соседнем кабинете раздался выстрел… Присутствующие на пресс-конференции журналисты и полицейские чиновники тотчас же бросились туда… На полу, в луже крови, лежал инспектор сигуранцы Солокану. В двух шагах от него валялся именной пистолет, два года тому назад пожалованный ему в качестве награды от генеральной дирек…»
Прочитав этот клочок газеты, Илья снял с гвоздя еще несколько обрывков, торопливо стал их просматривать, надеясь найти начало и конец глубоко взволновавшей его информации, но не успел… Послышались чьи-то шаги, и почти сразу же на пороге появился дежурный сержант.
— Что это у тебя? — строго спросил жандарм и, выхватив из рук Ильи газетные обрывки, стал разглядывать их. — Для чего они тебе?
— Да просто так… — спокойно ответил Илья. — Руки хотел вытереть…
Жандарм недоверчиво посмотрел на него, еще раз повертел в руках бумажки и, не обнаружив на них ничего подозрительного, скомкал и бросил в дыру.
— Ну-ка пойдем… — недружелюбно произнес дежурный. — Ты мне прикинулся прямо-таки ангелочком, а ваша милость, оказывается, бунтарь первой гильдии!
Илья понял, что опять стряслось что-то неладное. В дежурном помещении он предстал перед шефом жандармского поста — толстяком с обрюзгшей физиономией цвета переспелого помидора.
— Есть приказ сигуранцы Болграда доставить тебя туда в кандалах, — ворчливо произнес жандарм, глядя на Томова мутными после попойки глазами. — В тюремном предписании этого нет, но сигуранце лучше знать, какой ты есть фрукт… Будешь топать этапом… Вопросы есть?
Томову надели на ноги допотопные кандалы — толстую цепь с большим амбарным замком. Молча он взирал на приготовления конвоиров, не переставая думать о самоубийстве инспектора Солокану. Что он сказал в предсмертном заявлении на встрече с корреспондентами? В чем причина самоубийства? Есть ли какая-нибудь связь между случившимся и странным поведением инспектора сигуранцы во время его двукратной встречи с Томовым в камере тюрьмы?
Эти мысли не покидали Илью на всем пути из села Табак. С трудом передвигая ноги, скованные волочившейся по земле цепью, не замечая ни встречных пешеходов, ни проезжавших на подводах крестьян, он шаг за шагом восстанавливал в памяти каждое слово, сказанное инспектором при встречах в камере тюрьмы, каждое его движение и все больше приходил к заключению, что уже тогда Солокану испытывал глубокое разочарование в том, чему служил верой и правдой, искал и не находил выхода из тупика, в котором оказался, когда понял истинные причины гибели своей дочери, узнал, что подлинные убийцы ее — те, к кому он благоволил, кому попустительствовал, сам же помогал.
Дорога пошла в гору, вдали показались красные черепичные крыши военных казарм на окраине Болграда. Когда конвой подошел к казарме третьего пехотного полка, из ворот с высокой полукруглой аркой
