поставить в известность шефа. Но Гицэ Заримбы не оказалось.
— Патрон уехал в Добруджу, — сухо ответила кассирша.
Рабчев окончательно сник. «Горбун, — подумал он, — должно быть, пронюхал, что сигуранце стало известно о полете самолета за границу, и дал ходу!.. А может, его уже арестовали?!»
Рабчев решил было скрыться. План у него тотчас же созрел: «Выкачу из ангара новенький «Икар»… Кстати, он заправлен по самую горловину… Под видом проверки мотора о полете махну к Карпатам… А там рукой подать до Чехословакии. Ведь ее как таковой уже нет. Теперь это протекторат. Немцы в обиду, надо полагать, не дадут. Из-за них, по существу, весь сыр-бор…» Но, продолжая рассуждать, Сергей подумал: «А почему сигуранца вызвала меня телефонограммой? Было бы что-нибудь серьезное, они бы еще ночью сами ко мне домой заявились… Прямо с постели заграбастали бы!»
И Рабчев все же решил идти в сигуранцу, хотя по-прежнему страшился. По дороге он снова пытался трезво взвесить все обстоятельства, чтобы найти способ уйти от ответственности, если речь пойдет о полете главарей легионеров за границу, и не заметил, как оказался на углу Каля Виктории и бульвара Карол, так ничего и не придумав. В полном смятении чувств вошел он в подъезд темно-серого здания префектуры.
Рабчева принял дежурный полицейский комиссар, и тут выяснилось, что в сигуранцу его вызвали всего лишь для того, чтобы узнать, с какой целью Илья Томов длительное время изо дня в день приходил в ангар. С лица Рабчева, словно мелькнувшая тень пролетевшей птицы, исчезла тревога. Он сразу обрел горделивую осанку, напыжился, а когда его ввели в кабинет, бросил надменный взгляд на арестованного земляка. Из-под широко распахнутого кожаного реглана на отвороте его пиджака виднелась никелированная свастика на лоскутке с тремя полосами цветов государственного флага.
— Господина знаешь? — спросил низенький подкомиссар, обращаясь к арестованному.
Томов глянул исподлобья на земляка и молча кивнул.
Низенький вскипел:
— Ты что, говорить не умеешь? Или язык присох?
— Знаю его… — с презрением выдавил Томов и вновь посмотрел на Рабчева.
— Кто этот господин? Как его звать?
— Рабчев. Сергей Рабчев, механик ангара авиационной школы…
— Прошу извинить, — встрепенулся Сергей, — моя фамилия Рабчу, а имя — Сержу…
— Верно, верно, — перебил его Томов. — Я не учел, что совсем недавно он стал «подлинным» румыном!
Полицейские переглянулись, и Рабчев поспешил уточнить, что вовсе не «недавно», а более года тому назад.
— Все правильно! — с усмешкой произнес Томов. — Без смены ярлыка в такое время далеко не уедешь…
— А-а! — обрадовался долговязый комиссар. — Так ты, оказывается, умеешь говорить! Вот как… Что ж, мы слушаем.
Томов молчал.
— Я понимаю, — въедливым тоном сказал низенький. — Ваша милость надеялась поступить в авиацию, чтобы потом перелететь туда, к красным? Ай?!
— Да, конечно! — в тон ему ответил Томов. — Перелететь на той модели планера, которую я еще в лицее склеил из бумаги и фанеры… Как это вы сразу не догадались?
Делавший вид, будто все это время рассматривает бумаги, Солокану поднял глаза и с любопытством взглянул на арестованного.
— О, как разговорился! — иронически заметил низенький и, уловив какой-то знак Солокану, добавил: — Что ж, в таком случае, поговорим!
Рабчев понимающе улыбнулся и, готовясь принять участие в предстоящем серьезном разговоре, выпрямился, солидно откашлялся, но… Солокану вновь подал знак комиссару, тот подошел к Рабчеву, что-то шепнул ему на ухо, и оба тотчас же вышли из кабинета.
Солокану сурово уставился на арестованного:
— Как я понимаю, господин коммунист не образумился?
Томов молчал и не шевельнулся, словно окаменел. Это был тот же голос, который он слышал за дверью диспетчерской. Теперь он уже не сомневался…
— Тебя, Томоф, спрашивают, а не стенку! — нарушил паузу низенький. — Говори правду, не то опять пустим тебя в оборот нашей «кухни»!..
Томов исподлобья взглянул на подкомиссара. Невольно подумалось, что эдакий тип ходит по городу, общается с нормальными людьми, а они, наверное, даже не подозревают, какой он выродок. Ничего не ответив, Илья с явным отвращением отвернулся от подкомиссара.
— Учти, — угрожающе продолжал подкомиссар, — все, что до сих пор ты получил здесь, — пустяки. Как говорят, «закуска»… Впереди — «пир»!
Подкомиссар выжидающе уставился на арестованного.
Томов молчал.
— Видать, хочешь все же испытать это удовольствие? — вновь заговорил низенький. — Ассортимент у нас большой… Можно утюгом по спинке погладить, разумеется, не холодным… И электрическим током можем вывернуть мозги наизнанку… А что ж? И пальчики прижмем в дверях, чтобы господин коммунист не мог в другой раз таскать листовки, прокламации и прочее такое… Нравится выбор?
Томов не произносил ни слова в ответ.
— Послушай, будь благоразумным… — посоветовал инспектор Солокану. — И никто тебя не тронет. Люди мы серьезные, словами попусту не бросаемся. Понял?
— Понял, конечно… — едва слышно ответил Томов.
— Тогда давай договоримся, — монотонно продолжал Солокану. — Не бог весть какие признания от тебя требуются. Скажи только, где получал литературу. Больше ничего. Отпустим сразу. Мы прекрасно знаем, что ты втянулся в это грязное дело случайно, а вот тот, кто завлек тебя, гуляет на свободе. К чему тебе, чудаку, отдуваться за них? Парень ты, видно, не глупый, но, должно быть, не знаешь, что господа «товарищи», вскружившие тебе голову, целыми чемоданами получают деньги из Москвы… А живут, знаешь, как?
Томов, слушавший Солокану с подчеркнутым вниманием, удивленно ахнул, словно его и в самом деле поразило это сообщение.
— Мой совет тебе — признайся по доброй воле. Сам потом будешь благодарить нас…
Томов покорно кивал, затем добродушно развел руками и, обращаясь только к Солокану, взмолился:
— Все может быть так, но я не знаю, господин шеф, о чем вы говорите! Никогда в жизни не приходилось мне торговать ни листовками, ни газетами… Поверьте, понятия не имею, чего вы все от меня хотите… Я…
Договорить Илье не удалось. Солокану подал условный знак, и низенький сорвался с места с отборной руганью. Он схватил со стола застекленную фотографию в бронзовой рамке и, подскочив к Томову, ткнул ее ему в лицо.
— Это что? Говори, бестия!
Илья узнал фотографию и успел заметить, что стрелки на ручных часах взбесившегося подкомиссара показывали без пяти девять. Это обрадовало его: «Значит, они побывали в пансионе мадам Филотти, когда Морару еще был на работе и Викки тоже. Сегодня канун рождества и магазины открыты допоздна…»
— Я спрашиваю, что это? — снова закричал подкомиссар.
— Фотоснимок. Из кино, — как о чем-то само собой разумеющемся сказал Илья.
— Фотоснимок? Из кино? — оскалив маленькие желтые зубы, передразнил подкомиссар и с размаху ударил Томова по лицу.
На пол посыпались осколки стекла. Илья почувствовал на губах кровь. Она стекала на подбородок и шею.
— Большевик! В Христа, бога, душу, веру… А это? Это, бестия гуманная, что? — яростно кричал подкомиссар, тыча длиннющим ногтем мизинца в фотографию.
