синяках и шовчиках, вот это вы мне можете сказать?» Что вы думаете? Он не задумываясь мне говорит: «А вам, Алла Михайловна, когда вы на колени на стекло упали, стало так больно, что у вас наступил болевой шок. Вы упали на бок и от боли по этому стеклу так и ворочались какое-то время… пока вас не подобрали». Кто меня мог подобрать на улице? Дурак! Но как все складно придумал! Я от него без ума! Все именно так лю-ю-бимому му-му-у-жчине рассказала. Он меня так жалел, и жена его жалела и на следующий день прислала с ним коробку шоколада от «Фушон».
Перемыв кости Аллочке, подруги не могли не вспомнить об Инне. Та уже более трех лет лечилась в Мадриде в полном одиночестве. Ей было под шестьдесят, но ее красоту трудно было назвать увядшей, скорее притягательно-грустной. Инна страдала от странной болезни, про которую толком никто ничего не знал. Поговаривали об Альцгеймере. Муж заботливо содержал Инну при лучших врачах и на лучших препаратах, доставая какие-то особые стволовые клетки, от которых общее омоложение наступало лишь как побочный эффект, а главная ценность состояла в том, что они регенерировали клетки мозгового серого вещества, тормозя процессы, весьма похожие на Альцгеймер.
На самом деле Инна была больна тем, что ей расхотелось жить. Нет, когда она только уезжала в Испанию, жить ей еще хотелось. Ей нравились мадридское солнце, отсутствие российской грязи и слякоти, длящейся полгода, нравилось приглядывать за их с Сергеем, видным политиком, общей дочерью, работавшей в банке и крутившей роман с испанцем. Муж исправно проводил с семьей Новый год и летний месяц отпуска, и щедро снабжал жену и дочь деньгами все остальное время. Инна не ставила себя в ряд несчастных первых жен, которых мужья распихали кого в Тоскану на виллы, обитые средневековыми гобеленами, кого в английские поместья с башенками, кого в Швейцарию на озера. По сравнению с ними ей было хорошо, возрастные неврологические проблемы при деньгах Сергея были решаемы, и Инне хотелось жить, наслаждаться испанским климатом, роскошным домом на побережье…
А потом в одночасье расхотелось.
Если бы Сергей обзавелся, как и все, молоденькой шлюшкой, это было бы банально и не стоило не только стволовых, но и собственных нервных клеток. Но Сергей полюбил ту самую Раису, женщину не только не молоденькую, а, страшно сказать, даже старше самого Сергея и Инны.
Несмотря на возраст, Раиса зажигала, искрила и заставляла крутиться всех и вся вокруг. В ней все било через край: страсть к жизни и приключениям, к драгоценностям и ярким тряпкам. У нее были удаль цыганки и полное отсутствие комплексов. Она могла перепить любого мужика и выкурить в день пачку сигарет. Влезала куда угодно без мыла и никогда не отпускала никого, кто был ей зачем-то, хоть для самой малости, нужен. Ее можно было с одинаковым успехом считать и привлекательной, и отталкивающей, настолько ее было много.
Сергея она приворожила полностью, и Инна могла это объяснить лишь тем, что в Раисе было все, чего в ней самой не было никогда. Инне расхотелось жить, и она перестала сопротивляться недугам. Ей было даже как-то неловко требовать внимания Сергея к себе: что она может ему дать, кроме необходимости считаться с ее болезнями? Тем более по сравнению с Раисой. Так Инна и коротала свой век в давно осточертевшем особняке на Марбелье.
– Вот я и говорю, – отстаивала свою позицию Кыса, – что можно сложить из такого материала? Никакой дьявол не поможет. Безумную Аллочку в расчет принимать невозможно. Инна списанный материал, а про эту суку Раису и говорить не хочу… Но тем не менее скажу! Уж эта-то никак не могла претендовать на роль «новой жены», в отличие от шалав и длинноногих ланей, а вот поди ж ты. С другой стороны – Ирина. Согласились, не шалава она. Тогда почему ее муж бросил?
– Почему ее муж бросил – одному богу известно, с него и спрос, – сострила Катька. – Но в каком-то смысле ей повезло, что это произошло не в пятьдесят, а в тридцать и она вовремя спохватилась. Ваши аллочки, инночки и раисы – просто запущенный материал. Начать бы с ними работать с сорока, а еще лучше с тридцати, заставлять их думать. Думать их надо заставлять, понимаете? Тогда они были бы как Ирина. Или как мы с Полиной. Мы с ней уже пятнадцать лет думаем, как женщине с самой юности избавиться от страха, что молодость преходяща и что не надо сажать себе на шею мужиков, одновременно развращая их мыслью, что они – властелины мира. Просто потому, что это единственное, что мужчина хочет слышать от женщины.
– Можете и еще пятнадцать лет обдумывать, никто не запрещает. У тебя, Полина, это, понятное дело, от безделья, а Катька вроде вкалывает как мужик, откуда у нее-то силы берутся такой мусор в башке разводить?
– Пятнадцать лет – это срок, – вставила Кыса. – Дальше либо на свободу, либо замена расстрелом. Ирина, в отличие от вас, высокими материями не заморачивалась. Шарах мужа по яйцам, то есть по активам, откромсала сколько смогла, а еще мужика молодого завела. И самой веселее, и мужа позлить. А ты все ищешь какую-то глубокую основу…
– Кыса, так или иначе, из таких, как Ирина, уже «инночки», к счастью, никогда не получатся. У нее уже правильная установка: женщина сама создает правила, которые дают ей возможность быть счастливой. В отличие от Аллочки, не теряя разума, а стоя на земле обеими ногами. В отличие от Инночки – не погружаясь в трясину вечного горя. В тридцать не снесла подлянку от мужика и в пятьдесят не снесет.
– Можно подумать, что все подлянки только от мужчин, – вдруг заявила Алена, жуя яблоко. – У меня к ним особых претензий нет, ясно, что козлы, но я уже как-то приноровилась. А вот какие подлости бабы друг другу делают!
– Ой, Алена, ты меня опередила, я все ждала, чтобы сказать и об этом тоже. Это мало что меняет в наших с Катькой рассуждениях, потому что бабы делают друг другу подлянки опять-таки из-за мужиков. Вот Катька не даст соврать: похоже, нашу Иноземцеву в ее банке сливают.
Глава 3
Пожар, бордель и наводнение
Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив правый путь во тьме долины.
Каков он был, о, как произнесу,
Тот дикий лес, дремучий и грозящий,
Чей давний ужас в памяти несу!
Банк, куда Семеныч пристроил Иноземцеву, был не слишком большой, но и не маленький. Он прокачивал деньги крупной империи, в которой была такая уйма предприятий, холдингов, субхолдингов, строительных, торговых, провайдерских, инновационных и прочих компаний, что так называемый «клиентский блок», заведовать которым назначили Иноземцеву, был густ, как сборная солянка. Иноземцева гордилась обилием клиентов и не задумывалась о том, что оно объясняется лишь запретом даже смотреть на иные банки.
Отец-основатель империи, не очень понимая, зачем он по просьбе какого-то Семеныча, который ему был не сват и не брат, взял на работу эту самую Иноземцеву, поставив перед ней задачу привлечения новых, «внесистемных» клиентов.
Задача была невыполнима, поскольку Иноземцевой было строго запрещено выдавать кредиты чужим, когда и своим не хватало. Любил отец-основатель такие забавы: выживет – так приживется, а нет – так и хрен с ней. Иноземцева же не понимала, что результатов от нее никто никаких не ждет, и пыталась трепыхаться.
– Хочу поделиться с вами своим опытом работы в Америке, – с такими словами она почти каждый вечер, когда в банке оставалось лишь высшее руководство, приходила на вечерние посиделки к председателю банка. – Надо дать клиенту возможность наработать кредитную историю…
Председатель с интересом слушал рассказы, как нарабатывается в Америке кредитная история, а Иноземцева видела в его интересе признание собственной значимости и обожала председателя, смуглолицего красавца лет тридцати, которого на такой ключевой пост, как разруливание финансовых потоков империи, поставил сам отец-основатель.
Банк был обустроен по-домашнему. Начальником кредитного отдела была жена руководителя строительного субхолдинга, начальником казначейства – зять партнера отца-основателя, рекламой
