расхаживала по даче в джинсах и ковбойке и рассуждала.
Кыса же сидела с ноутбуком и стаканом мартини со льдом за кухонным столом. Не углубляясь в теорию, они сводили в одну папку все известные им истории: самой Кысы, Аллочки, Инны, Ирины, истории разных форточниц, фотомоделей, трофейных жен, шлюх, называющих себя «нимфами», карьерные провалы Иноземцевой, Катьки и других женщин.
Часами обсуждали переписку Катьки и Алены, хохотали над бесспорной истиной, что невозможность голой тереть терки в бане с мужиками – это естественный предел женской карьере. Полину смущало то, что Алена, как ей казалось, цинично разворачивает ее великую мечту в сторону власти и особенно денег. Она подбивала Кысу идти по пути просвещения. Кысе – правда, в силу иных причин, – тема денег тоже была безразлична, но ей хотелось признания. Она склонялась в пользу собственного журнала или передачи на телевидении.
Кыса уже не говорила о бредовости идеи «Клуба первых жен», а соглашалась, что для осмысления травм женщин, которые наносят им мужчины, время и общество, эти травмы необходимо обсуждать, причем в закрытом, элитном сообществе.
Все прожитое и пережитое набирало критическую массу, и осталось лишь понять, каким именно образом реализовать осмысленное. Зарождающее учение было обречено стать всесильным, ибо оно было верным и приложений ему было не счесть.
Глава 4
Подпольное движение в Мерано
Я всех, кто жил в тот полдень лучезарный, опять припоминаю благодарно.
Какая же злая ирония: Полина, больше всего обожавшая двадцать пять лет назад вертеться перед зеркалом, теперь не в силах подойти к нему! Катька не могла себе представить этого ощущения.
– Клаус, что я вижу, когда смотрю в зеркало?
– Шикарную и красивую молодую женщину.
– Спасибо, это почти правда. А когда я через двадцать пять лет увижу в зеркале обвисшие щеки, мертвые провалившиеся глаза, да еще к зеркалу ты меня подвезешь в кресле-каталке, как я смогу это пережить?
– Когда ты станешь такой, у тебя к этому вопросу будет совсем иное отношение. То, что ты увидишь в зеркале, будет для тебя естественным и приемлемым. Жизнь надо принимать такой, как она есть.
Черт побери! Это снова о смирении перед пусто?той, которую неизбежно придется увидеть либо в себе, как Полине, либо, для совсем бестолковых, – в зеркале. Даже Клаус, умеющий ценить прелесть женскости в немолодом теле, видит женщину как «вещь в себе». Вопрос, как женщина осознает себя сама, его не занимает.
Он способен видеть за увядающими чертами женское естество, но не видит драму превращения этого естества в пусто?ту. Конечно, проще призывать к смирению, а какое тут, к черту, смирение. Совсем наоборот…
Клаус походил на ученика Фауста Вагнера, педанта, который изучил немало, прилежно грыз гранит науки и корпел над пергаментами, но был не в силах понять суть и смыслы проблем, мучивших Фауста. «Всю прелесть чар рассеет этот скучный, несносный, ограниченный школяр!» [3]
Условности мира и он сам поставили его познанию пределы, и Клаусу в них было уютно. Он не поддержит Катьку и подруг в их вызревающем бунте, он даже и не поймет, о чем это… А уж если Клаус, настолько более продвинутый, чем мужчины en masse, оказался школяром познания женской сущности и ее жизни «за гранью», то чего ожидать от других?
Кто услышит, когда Полина, Катька и компания заявят, что реальные метаморфозы сущности женщины управляются отвагой мысли и силой воли, которые меняют сущность вопреки, даже наперекор якобы «естественным законам»?
Катька снова вспомнила «Фауста»: «Немногих, проникавших в суть вещей и раскрывавших всем души скрижали, сжигали на кострах и распинали»[4]. Вот и их сожгут на костре как ведьм. Нет, нужен практический механизм, без затей, понятный, но действенный. Но ведь в его основе должна быть теория, объясняющая, что этот механизм – не химера.
Катька сидела, обложившись книгами, на террасе берлинского дома Клауса. Тот еще спал, а Катька уже часа два стучала по клавишам ноутбука, выкурив с полдюжины сигарет. Бычки она, чтобы не расстраивать Клауса, старательно запихивала в трещины штукатурки фундамента. Сварив очередную кружку кофе, она набрала Алену: в Москве было уже за полдень.
– Алена, когда Гегель или Маркс, не важно… Когда строили свои теории, они действительно думали от абстрактного к конкретному или наоборот, как ты считаешь?
Алена обложила ее матом:
– Какой Маркс с Гегелем, у меня ночь, я сплю! Я в Америке, в командировке…
– Ой, я не знала! У тебя… пять утра? Прости… Позвони сама, когда встанешь. А чего ты в Америке делаешь?
– Интервью с Аззедином Алайа. Давай говори уже, раз разбудила. Только не про Гегеля.
– Тогда предельно просто: с чего нам начинать? Строить теорию или идти от практики, а потом обобщать ее в теорию?
– Проще некуда… Ты о чем?
– Мы собрались изменить жизнь женщины, так? Вся теория у меня уже в голове построена, а если она женщин не убедит? А если начинать с практических действий, то с каких именно?
– Кать, как ты умеешь все запутать! Начни с того, что всех женщин заставь прочесть Гегеля с Марксом, и тебя ожидает слава. Мужчины будут на руках носить за то, что ты бабам такое безвредное занятие придумала.
– Поспишь, может? Подобреешь, когда проснешься.
– Хорош дурью мне голову забивать. Ты в своем Лондоне прохлаждалась, когда мы с Кысой конкретно Полину вытаскивали оттуда, откуда могли и не вытащить. А ты сидишь и философствуешь у своего хахаля на даче.
– Ты мне про это никогда не говорила…
– А чего говорить. Полина была уже настолько заражена этим, как ты выражаешься, «сонмом страхов», что у нее начались конкретные психические отклонения. Картина мира по нескольким направлениям одновременно исказилась, эти искажения друг друга усиливали, и она в этом полностью потерялась. Настолько, что в каком-то смысле с ней было действительно невозможно общаться. Ты уже цветочки застала. Она сейчас по-прежнему в дауне из-за этого раздвоения «женщина – неженщина». Придумала себе пусто?ту эту дурацкую. Но по сравнению с тем, что было зимой, она уже огурец. Ты сама-то понимаешь, что такое настоящая клиническая депрессия? Задача в том, чтобы Полину окончательно излечить, ясно? Для этого мы едем в Мерано, и если ты сможешь ее полностью к жизни вернуть, тогда будет к чему твои теории прикладывать.
– В Мерано? Когда?
– Чем быстрее, тем лучше. Полине там надо не меньше двух недель пробыть. Я смогу к вам в середине сентября подгрести, Кысу тоже надо бы вытащить. Для Полины – это самое правильное место: там все легко и приятно. Процедуры эффективные, но щадящие, диета тоже. Кругом красота и роскошь. Вернется красоткой. А это уже твоя задача сделать так, чтобы из этого возникло новое отношение к себе и самоконтроль на будущее. Все же в голове сидит, сама знаешь.
– Алена, ей же нельзя никакие процедуры.
– Ну, некоторые можно. А главное, приучить к правильному питанию, как мы с тобой знаем. Очистить ее от ядов химиотерапии, избавить от отечности. Лицом позаниматься, кожу пошлифовать, этого-то никто не запрещал. Похудеет, помолодеет. Будешь с ней две недели ходить по горам, плавать. Чтобы все в совокупности, аlles zusammen, как говорит твой Клаус. Ей нужно почувствовать удовлетворение от того, что она сама себя меняет, и это только поначалу трудно, а потом – в радость. Я же не предлагаю ехать в
