Плод рождает из цветов.
Утром Катя проснулась с петухами. «Вот и хорошо, – подумала она, – пойду кофе сделаю, поработаю в тишине на террасе, пока гвалт не начался». К своему удивлению, на кухне она столкнулась с Аленой.
– Ты встала, Кать? Как хорошо. Я так плохо спала. Думала всю ночь. Давай вдвоем спокойно поговорим за кофейком на терраске, пока все спят.
– А что это вы тут шепчетесь? – спросила Полина, появившись в кухне в своем вечном голубом халате. – Спала сегодня ужасно, все время просыпалась и думала… Пошли на террасу кофе пить, пока все спят.
– Кто все? Кыса только и Ирина, – засмеялись Катька с Аленой.
– Ну, в общем да. Я все думала. Может, нам лучше пиар-работу изменить, перенаправив ее все же в русло просвещения? Притушить политический компонент, особо не упирать на мужскую тиранию и зло, которое мужчины творят в отношении женщин, а быть более мудрыми, созидательными, что ли… Как всегда, не знаю, как точнее выразить свою мысль. Женщине от природы дана роль творца, и ей же в течение всей жизни нужно уметь распознавать новую остроту и яркость жизни. Ей надо бороться со стереотипами сознания, прежде всего собственного. А не с мужчинами как таковыми. Мы научили этому женщин и дали им для этого все возможности, включая деньги. Теперь надо браться за просвещение мужчин. Сделаем еженедельный круглый стол на НТВ, программы о нравственности на канале «Культура», создадим общественный совет…
– Я всегда вам говорила – оставьте ваше просвещение, ваши революционные идеи и мысли о государственном переустройстве…
– Кать, не надо лицемерить. Ты больше, чем кто-либо из нас, постоянно подводила под деятельность общества философию лидерства женщины, ее бунта против государственного устройства и системы права, сформированных мужчинами. Эта философия и есть наш товар. Мы продаем именно ее и ничто другое. Добавленная стоимость климакса.
– Алена, но способность женщин к перерождению и к лидерству отобрать у них невозможно, раз они уже осознали ее и научились ею управлять. Как мужчины могут это отобрать? Да и зачем? Они нам все равно не конкуренты. Наша женская власть, как и наш климакс…
– …это наша естественная монополия, – захохотала Алена. – Ты, Кать, на их счет не обольщайся, придумать они могут все что угодно. Например, ввести налог на климакс.
– Я серьезно, Алена…
– И я серьезно. Или объявить всех женщин иностранными агентами, точнее – пособниками дьявола. У них по части выявления врагов редкая изобретательность. Им все равно, кого травить, им нравится сам процесс.
– Но с другой стороны, Алена, хоть я и призывала все годы не лезть в политику, не погружаться в романтику революционного переустройства общества, теперь нельзя не признать, что процесс этого переустройства уже, как говорится, пошел. Это трех женщин можно при необходимости послать на костер инквизиции, а восемь миллионов? Да плюс всех стоящих за ними?
– Потому-то у нас и нет иного пути, как довести этот процесс до логического конца. Я с самого начала, помнишь, Кать, тебе писала, что надо все к чертовой матери у них отсосать, в смысле бабла и власти…
– Да, Алена, ты именно так и писала. И власть женщинам во главе с нами взять нетрудно. Если, конечно, решим, что с армией… Победим на выборах, женщины будут ликовать с полгода, рассядутся на посты. Полина – президент, я – премьер, допустим, ты – министр финансов. Ирина – руководитель Администрации. Кыса – министр культуры. Министром пропаганды и СМИ оставим Опанаса. Это все решаемые, технические вопросы. А дальше что? Мужчины – в оппозиции, армия, даже если она и не поднимется на первом этапе, когда мы к власти придем, станет на сторону оппозиции. Мы же в ту же самую ловушку лезем, что мужики, которые ради власти готовы всем глотку перегрызть.
– Поэтому я и не спала полночи. После того как мы возьмем власть, у нас ни сил, ни времени не останется на то, чтобы «сеять разумное, доброе, вечное», мы только бороться с оппозицией будем, с мужчинами то есть. Разве что в обществе меньше коррупции и произвола станет, потому что женщины это будут пресекать. Полностью исключить мужчин из управления страной нельзя, не женщинам же вкалывать. Значит, пойдет стихийный саботаж. А пришедшие к власти свободные и счастливые женщины будут вынуждены его подавлять. И что тогда останется от их свободы и счастья? Ха! Опять везде насилие и миазмы. Но и отказываться от власти нельзя.
– Нельзя. Потому что, как ты сама сказала, процесс надо довести до логического конца. И Вульф Полине про вторую теорему Гёделя…
– Про вторую теорему Гёделя я вообще не поняла…
– Ну, это про то, что если противоречия неразрешимы, то надо сделать их частью более всеобъемлющей системы и разрешать их в пределах новой системы, – объяснила Катька.
– Кать, можно без этого с утра пораньше? – взмолилась Алена.
– Можно, Алена, если тебя это так раздражает! Всеобъемлющая система. Вопрос, что в данном случае является ее главным признаком?
– Ой, девчонки, смотрите, что там? – вскрикнула Полина.
Катька и Алена повернули головы туда, куда показывала Полина. За забором на пыльной дороге, морщась в утренних лучах солнца, сидел очаровательный черный пудель с огромным, массивным ошейником. Он был такой чистенький, ухоженный, подстриженный у самого лучшего собачьего парикмахера. Подруги, не сговариваясь, понеслись через дом к крыльцу, слетели с него почти кубарем и побежали по вымощенной камнем дорожке к калитке. Пудель сидел за калиткой смирно, как будто поджидая подруг.
– Гляди-ка, точь-в-точь как тот, в Мерано. Смотри, какой ошейник у него. Кожа старая и дорогая, а это что за блямба посередине?
Полина наклонилась к пуделю, тот повернул к ней свою умную голову и встретился с ней взглядом черных, ясных глаз. На медальоне в центре ошейника Полина увидела огромную, готическую букву L, обвитую вензелем старинного узора. И тут откуда-то донесся голос, чрезвычайно похожий на голос Вульфа: «Конечно, полнота всякой системы относительна, если система не мертвая. Но это уже абстракция совсем высокого порядка, и мы можем пока эту материю не затрагивать».
Полина оторопело посмотрела на Катю и Алену. Катя не могла отвести взгляда от пуделя. Тот, встав, как будто очнувшись от этого неведомо откуда донесшегося голоса, побежал от дам прочь по дороге, по направлению к воде. Подруги стояли и смотрели вслед пуделю, а тот бежал навстречу солнцу и с каждой секундой как будто все больше растворялся в нем, или это солнце слепило глаза, играя свои утренние игры с девушками.
– Если мы возьмем власть и построим собственную всеохватывающую систему, то она будет мертвой… Как и та, что существует сейчас… – тихо произнесла Катька, не в силах оторвать взгляд от пуделя.
– Вульф сказал Полине: «Вы же понимаете, кто правит бал!» – так же тихо ответила Алена.
Подруги молчали, глядя на дорогу, залитую солнцем, поглотившим пса, на вырисовывающийся на ней теперь силуэт, в котором угадывался Мэтью. Солнце светило ему в спину, он выходил из лучей, которые, казалось, разбивались прямо о его макушку. Серые джинсы, белоснежная рубашка-поло навыпуск, наконец, лицо, подернутое загаром, темные волосы с угадывающейся на висках сединой…
– Алена, я так рада за тебя, – еле слышно произнесла Полина.
Мэтью подошел к ним с плавками и полотенцем в руке:
– Вода очень теплая. В Англии такого никогда не бывает, даже в конце июля. Вы гуляете или опять дебатируете? Я пока купался, думал. Все пока весьма нелогично. С утра даже Канта почитал, который говорил о «наибольшей согласованности конституции с принципами права, к чему нас обязывает стремиться разум своим категорическим императивом». Право у вас демократическое, и конституция с ним вполне согласована. Это означает выборы. Матриархат, который воспроизводится через выборы? Вполне допускаю, но все равно каждые четыре или сколько там у вас лет – борьба за власть. Конечно, можно переписать и конституцию, но вы готовы отменять демократическое право? На чем тогда вы собираетесь основывать власть, ведь не на главенстве рода?
