По дороге может и «четыре», и «пять» и так далее всплыть. Олигархи начнут дергаться, кто-то кого-то сдаст, кто-то где-то запалится. Парочка русских чиновников высокого ранга может на этом сгореть, тоже плюс. Я с начальниками Джека согласен: мы сами пока можем даже всего не видеть, но нам главное правильно за ниточки дергать. Так что первый вариант плана мне на стол, скажем, в понедельник. Неделю погоняем, потом отправим в Госдеп.
— Ясно. Пошел ставить задачу «Марте».
— Только после утверждения плана. Тем более что «Марту» надо подпереть нашими ресурсами, но как бы со стороны. Идеальный кандидат — Шуберт. Что уставился? Не знаешь, что ли, что он на днях из ФБР в юридическую фирму «Питер, Шварц и Рабинович» переходит?
— Как же я ненавижу эту знаменитость! На чем имя в ФБР сделал, сволочь? На наших костях, на всем материале, что мы им и вбрасывали. Он только допрашивать умеет по готовому материалу, больше ни на что не способен. Допрашивал и допрашивал год за годом, на форумах без конца выступал, в разработке законов участвовал, понимаешь. Имя себе делал, теперь, значит, стране служить надоело, решил в частный сектор податься и по два миллиона в год зарабатывать. На нашем горбу в рай въехал, сволочь.
— Ближе к теме. Для «Марты» Шуберт — идеальный ресурс, понятно почему? Слава богу. Как только он в частный сектор перейдет, сразу можно привлекать. По-моему, для начала вам, мужики, есть материал для работы. Пишите мне сценарий к понедельнику. Ну что, не будем усложнять дело? Назовем простенько: «Операция „Барбара“».
Глава 1
Stairway To Heaven
Мэтью Дарси входил в десятку лучших уголовных адвокатов Британии, хотя ему было лишь сорок пять, что для его профессии возраст почти юный. Пресса называла его «tremendous lawyer adored by clients».[2] Уже в детстве он решил, что родился для того, чтобы стать лучшим. В чем именно, он еще не знал, бегая в те годы по галечным берегам моря в Кенте. Впрочем, тогда он многого еще не знал. В свои сорок пять Мэтью уже был уверен, что знает все, включая и истину о том, что познание бесконечно. Он радовался жизни, почти как в детстве, считал себя достигшим всего, что хотел тогда, и даже большего. Он любил жизнь и те ее удовольствия, которые за долгие годы сам тщательно отобрал. Главным из них был, пожалуй, именно процесс познания. Без страха, но и без особого любопытства Мэтью смотрел в собственное будущее, про которое ему уже все было ясно, он знал, что он — первый среди равных. Но даже он не представлял, что судьба уготовила ему стать первым среди лучших.
Мэтью родился на изломе времен, почти столь же эпохальном, как падение Римской или Британской империй, но гораздо меньше расцвеченном историками. Излом почти до основания разрушил прежний западный мир иллюзией всеобщей любви и братства, романтикой преодоления насилия и войн, отрицанием лживой и продажной красоты послевоенной американской культуры кока-колы и Голливуда. Замыслить и замутить такое была способна только Англия. Лишь там могла родиться изощренная идея использовать американскую войну во Вьетнаме для подрыва всех устоев.
Англия подожгла мир и воспаленные умы всех имевшихся в этом мире нищих, отрицающих все то, чего у них самих быть не могло, — собственность, богатство, корни, брак. А для пущей веры в святость затеянного пожара — в лучших и умом непостижимых британских традициях — не пожалела для его растопки своей собственной аристократии. Послала на костер всех своих обветшавших лордов и титулованных особ с их нетопленными, непригодными для жизни, каждый век перестраиваемыми все более безобразно замками и бескрайними поместьями, пригодными только для праздных конных охот на красивых несъедобных лис. Доказав миру, что она первая отряхнула прах старого мира со своих ног, Англия свергла американских идолов Мэрилин Монро и Кэри Гранта с их продажной красотой и утвердила на освободившихся пьедесталах идолов собственных, подарив миру Beatles и Led Zeppelin, а в придачу к ним — правда это выяснилось много позже — еще и мальчика Мэтью Дарси, родившегося в то бурное время в Кенте, в доме на берегу моря.
Мэтью не знал, что он дитя революции, и ходил себе в хорошую, бесплатную городскую школу Dane Grammar Court School. Школа славилась изучением языков и в этом смысле была нетипичной для нации, заставившей весь мир говорить на своем языке и сделавшей из этого предмет национальной гордости. Постигая языки, впоследствии все, кроме французского, забытые за ненадобностью, Мэтью Дарси постигал культуру людей, говоривших на них. Постигал он ее так же естественно, как собственный язык, как привычную для всех жителей Кента красоту моря, как родной, снисходительно-терпимый к остальному миру английский снобизм. Больше всего Мэтью любил читать, смотреть на море и драться.
Дом родителей был хоть и большой, но очень тесный, потому что отец Мэтью был коллекционер всего. Отец собирал трубки, тросточки, колоды карт, театральные билеты, монеты, бинокли, перочинные ножички, чернильницы, дверные щеколды и ручки, фигурки сов и будильники. Как-то даже замахнулся было на корзинки для зонтиков, но мама это пресекла, потому что в доме уже было не повернуться. Мама была удивительная. Сначала Мэтью ее просто любил, а когда подрос и в нежном возрасте стал зачитываться французскими романами, то видел маму во всех их героинях. Иногда она напоминала ему мадам Бовари, и тогда сердце Мэтью сжималось страхом утраты ее точеной красоты, которая не может принадлежать лишь ему одному. А порой мама была похожа на бабушку героя книги про Свана, потому что тоже никогда не покупала «ничего такого, из чего нельзя было бы извлечь пищи для ума, особенно такой пищи, которую нам доставляет что-либо прекрасное, учащее нас находить наслаждение не в достижении житейского благополучия и не в утолении тщеславия, а в чем-то другом».[3]
Мэтью не был книжным мальчиком, хоть и много читал. От мамы с ее поэзией и от отца с его безумной страстью коллекционировать все подряд и читать сыну лекции об истории каждого предмета его спасало собственное страшное любопытство и неудержимая любовь к дракам. Не ограничивая себя банальными экспедициями на чердак, он залезал на деревья, на клифы, где было столько непознанного. Оттуда открывались все новые морские пейзажи, скрытые откосы, уходящие вверх, в небо, крутые каменные стены, с едва заметными уступчиками-ступеньками, сделанными природой только для него, Мэтью. Он постоянно падал с клифов, разбивая коленки, локти и лицо до крови. Один раз прошел по крыше собственного дома и упал с конька, сломав руку. Он дрался в школе почти каждый день, потому что знал: он, может, и не самый сильный, но точно самый бесстрашный, умный и коварный и должен каждый день одерживать победы. Мама только плакала и бинтовала раны, заклеивала нос, возила к врачам накладывать швы на подбородок… Когда раны воина приковывали Мэтью к постели, он запоем читал все подряд.
Воспитание чувств отрочества также естественным образом дополнилось первой любовью, как у всех, жгучей и воспаленной, как у всех, совершенно несчастной. Чтение Флобера в тот период его жизни превратило девочку с соседней улицы, которая и старше-то его была на каких-то три года, в мадам Арму, с восхитительно смуглой кожей, чарующим станом и пальцами, просвечивающими на солнце.[4] Когда любовь отболела и отвалилась, как зажившая корка на коленке, Мэтью все еще думал о ней, пока не понял, что сам Флобер ему уже все объяснил: «Стремление обладать ею исчезало перед желанием более глубоким, перед мучительным любопытством, которому не было предела».[5]
Кроме любопытства, Мэтью воспитывало бесстрашие в расширении границ дозволенного и страсть к ежедневным победам, которые он был готов оплачивать кровью и которые укрепляли его дух и душу. Что дух и душа — не одно и то же, он смутно догадывался уже тогда. Мэтью воспитывала красота моря, отраженная в картинах Тернера, и он рано понял, что их красота безлика, ибо нельзя на мертвом полотне отразить самое главное — завораживающую бесконечность ежеминутных перемен. Это воспитание отрочества переплавилось к концу школы в удивившее его родителей твердое намерение стать юристом. Отец со свойственным ему высокомерием коллекционера, познавшего истину, оскорбил Мэтью предположением, что тот просто начитался детективных романов. Мэтью не стал объяснять отцу, что дело не в этом, а в любопытстве и жажде побед. Профессия криминального адвоката манила постоянными битвами, победами и эстетикой процесса познания, холодного и эмоционально отстраненного от
