пределах своей компетенции исследуешь вопрос, работаешь по жалобе, из мухи слона не делаешь. Ясно?
— Совершенно.
— Ты должна показаниями своих из банка очень хорошо обложиться. Потому что сам источник крайне ненадежен. С ним канадцы поработали, говорят, полный урод. У него с психикой не в порядке, он может дать тебе путаную картину. Но письменное заявление его будет увесистым, я его уже видел. Тебе все же надо подстраховаться на случай, если на словах он потом будет чушь нести. Все показания, которые ты получишь внутри самого банка, должны подкреплять и усиливать написанное в заявлении.
— Отлично. Это нетрудно. Я правильно понимаю, что потом я открываю служебное расследование, докладываю президенту, нанимаю… а вот-вот, ясненько. Теперь понимаю, ты хочешь, чтобы в качестве независимого консультанта, расследующего это дело, я привлекла Шуберта. Но это невозможно, он в Вашингтоне, мне с порога скажут: «А почему вы его везете из Америки, в Лондоне, что ли, юристов нет?» К тому же он наверняка затребует эскорт, им нужен будет отель, билеты первого класса. А почасовые ставки Шуберта ты себе представляешь? Нужен сумасшедший бюджет. Президент скажет, что это неоправданно…
— Зависит от того, как ты его к этому подведешь. Скажешь, например, что в интересах самого президента взять птицу высокого полета, — проще будет потом с русскими объясняться. Мол, не констебля с улицы привел, который, кроме дел по неуплате налогов соседним пабом, ничем в жизни не занимался! Он, президент, отнесся к России со всем уважением, денег не пожалел, привлек величину мирового уровня, который с уважением относится к этой великой стране, любит ее, а также хорошо понимает международные стандарты… Что я должен тебе все разжевывать? Голову включи. Главное, не напугай раньше времени президента своего, упирай на непреложность соблюдения процедур, необходимость установления истины. Сугубо внутри банка, в полной конфиденциальности. С полным уважением к русским и с привлечением человека, профессионализм и авторитет которого бесспорны. А что Шуберт потом сам из вашей Барбары вытрясет все, что нужно, в этом можешь не сомневаться. Уж что-то, а колоть людей он мастак. Ты его, главное, запусти. Конечно, после работы Шуберта с этой бабой президент может и пожалеть, что из простой жалобы вырастает беспрецедентное дело о коррупции, но будет уже поздно. Закрыть ему уже никто ничего не позволит. Ты же первая встанешь на страже святых процедур, это твой должностной долг. Поняла меня, детка?
— Да, Стив, я все поняла.
— Ты Шуберта там хорошо разрекламировала, я надеюсь? Мы еще в Париже об этом говорили. Он уже два месяца как перешел в фирму «Питер, Шварц и Рабинович», так что его вполне можно привлечь в качестве независимого консультанта. Слушай, что я тебе все это объясняю, уже по третьему, кажется, разу. Не годится, «Марта», это все, никуда не годится! Ты все-таки столько лет… Действуй прямо, по правилам и не давай никому вилять. И не грузи меня больше, ясно?
— Я все сделаю, как надо.
— Вот так бы с самого начала.
Мария получила донос на Варю через месяц. Жалоба — слова «донос» в их лексиконе не существовало — оказалась отменной. Видна была вся боль простого русского парня от того, что какая-то Варя пыталась склонить его к темным финансовым отношениям. Попросту говоря, хотела получить взятку. Не вызывало сомнений, правда, что изложение этой боли на бумаге осуществлялось квалифицированным адвокатом, для которого английский язык был родным. Это, конечно, был минус, зато жалоба вышла понятной. Да и почему бы простому, но небедному русскому парню не нанять специально обученного человека для изложения своей боли. Сам-то он писать не мастак.
Мария аккуратно подшила к жалобе записи (читай: опросы) своих бесед с сотрудниками банка по проекту русского парня Серикова. Сотрудники утверждали, что клиент Сериков — простой русский парень, а подозрительная Варя все пыталась мутить воду по поводу его простого и чистого проекта. Все нарытое в Варином компьютере Мария решила пока приберечь — ни к чему президенту знать, что она уже столько месяцев держит русский офис под колпаком. Будет куда лучше, если Шуберт сам все это «найдет». С тоненькой папочкой, где лежала докладная записка, она пошла к президенту.
Президент огорчился, конечно: неприятно, когда в подведомственной организации возникает проблема. Но безутешным он не выглядел, это точно. С энтузиазмом воспринял аргументы Марии, почему в таком вопросе требуется светило из американской юридической компании первого эшелона «Питер, Шварц и Рабинович». Тут же принял решение выделить на эту неординарную ситуацию неподотчетные средства из собственного президентского фонда. В общем, у Марии сложилось впечатление, что президент оценил прекрасную возможность вынуть эту занозу Варю из собственной задницы. Поэтому все прошло легко и плавно.
Мария возвращалась в свой офис, думая о том, что не зря она так любит Стива. Операцию замутили красиво, без швов. Ничто нигде не перекошено. Жертва операции пока гордо ходит по банку с высоко поднятой головой, неискренней лучистой улыбкой и широко распахнутыми ясными, насквозь лживыми карими глазами, помахивая дизайнерскими сумками, купленными на деньги, с которыми Шуберт еще разберется… Готовится к последним заседаниям перед летним отпуском. Небось поедет на Лазурный Берег или на Лонг-Айленд, дрянь эдакая. Пусть съездит. А ей, «Марте», тем временем пора запускать Шуберта. Тот спокойно поработает в тиши, пока все на отдыхе, а русский офис пустует. Самая лучшая пора для него, чтобы ему складывать мелодию своей композиторской партитуры. Все будет красиво и пластично.
Глава 3
Это — не про курение…
В Вашингтоне Варя и ее муж Иван готовили дома бранч для коллег Вари, с которыми она вместе приехала из Лондона в командировку. Делегации Инвестбанка время от времени ездили в Вашингтон пообщаться с коллегами из Международного валютного фонда, из других международных учреждений. Варе на участие в таких поездках никогда не хватало времени, но в этот раз она решила присоединиться к коллегам, для этого были и личные, и профессиональные резоны.
Когда-то она работала в Вашингтоне, потом уехала в Москву. Сын подрос и переехал в Нью-Йорк. В их вашингтонском доме остался лишь Иван, человек творческий и совершенно не практичный. Дом вот уже лет десять как разваливался, но Ивана не раздражали ни скособочившееся крыльцо, ни дорожка, ушедшая в грунт, и рассохшаяся веранда, где зимой было холодно, а летом нестерпимо жарко и где поэтому хранился всякий хлам. Его машина стояла под окнами на улице, потому что ворота гаража не открывались уже много лет, а чинить их Ивану было недосуг. Гараж тоже превратился в склад барахла. Впрочем, и с комнатами Иван обошелся не лучше: гостевая спальня, а вслед за ней и бывшая комната сына, Пашки, постепенно заполнились его бумагами, гантелями, ковриками для йоги. Варя, приезжая в Вашингтон три-четыре раза в год, ужасалась тому, что один человек может производить столько хлама, на чем все и заканчивалось.
Павел, закончив учебу, стал то ли дизайнером, то ли архитектором, родители так и не понимали толком. Он рисовал, продавал какой-то креатив, оформлял какие-то малобюджетные выставки, постоянно перестраивал свой дом собственными руками. В конце концов прочно занялся недвижимостью, начал с помощью матери покупать убитое жилье, сам его перепланировал и перестраивал, придумывал все более необыкновенные интерьеры, привлекая бригады только для тяжелых работ. Делал своими руками то витраж, то резные двери, то причудливый фонарь. Потом продавал построенное, покупал новое, опять не без помощи Вари. В общем, в семье завелся крепкий хозяйственник, и Иван все порывался подарить сыну кепку для завершения образа.
Наконец Пашка взялся за дом родителей. Он вырос в нем и считал его родовым гнездом. Варя была счастлива, что наступит конец разрухи. Они с Павлом еще прошлым летом, сидя на пляже, все расчертили и спланировали, поняли, что малой кровью не обойтись. Потолки поднимать придется, а значит, и крышу. В крыше надо прорубать окна, skylights. Веранду снести и построить новую, утепленную, крыльцо переделать, а это тянет за собой укрепление фундамента, под которым необходим дренаж, и пошло-поехало.
Варя, конечно, была человеком далеко не бедным, и не просто госслужащим в каком-то — пусть даже
