своему. Степан — неторопливо, веско, словно вставлял патроны в тугую обойму, взвешивая каждое слово и пробуя его на зуб. А Синеглазый, глядя на рослого боцмана снизу вверх, горячо палил очередями, сыпал слова без особого разбора.
Вокруг спорящих собрались товарищи. Многие недоуменно пожимали плечами: спор будто начался по служебному поводу, но принимал какой-то личный оборот. Глазов, горящим взглядом смерив Дубова с ног до головы, сквозь зубы процедил:
— Неважный ты человек! В глаза тебе говорю — ненавижу тебя.
Дубов внушительно опустил тяжелую руку на плечо комендору:
— Остынь, дорогой товарищ.
Глазов сбросил его руку.
— Не тронь, говорю.
Из толпы выступил сигнальщик Корниенко и встал между спорщиками.
— Да хватит вам, хлопцы! Що цэ вы, як ты пивни, клюетес?
— Уйди, Корниенко, — не унимался Семен. — Дай я ему скажу, кто он.
— А я тоби сам скажу, хто вин: твий товарищ — сослуживец. Вот и все, — примирительно рассудил сигнальщик.
Степан криво ухмыльнулся:
— Это он-то товарищ?..
Неизвестно, чем кончилась бы эта ссора, если бы не подошел дежуривший по кораблю лейтенант Забелин, командир третьего артдивизиона.
— В чем дело? — осведомился он.
— Да вот, товарищ Глазов допускает… В общем, курил, сидел не там, где положено, — путано объяснил Дубов.
— Почему не выполняете распоряжений дежурного боцмана? — повернулся комдив к комендору.
— Да я ничего… Вот только вышел из башни, а он тут как тут, напустился.
— Накажу, — коротко завершил разговор комдив и ушел. Дубов победно взглянул на Глазова, а потом хитровато подмигнул: знай, мол, наших, дорогой товарищ.
— Мы еще с тобой поговорим, — посулил комендор.
…Тихая черноморская ночь. Эсминец «Ясный», разрезая острым форштевнем застывшую под лунным светом морскую гладь, идет полным ходом. За кормой тянутся пенные полосы. Издали корабль кажется огромной птицей, взявшей стремительный взлет, но не могущей оторваться от воды. Палуба залита светом полного месяца, мерно плывущего над кораблем, и кажется белой.
У первой башни слышатся негромкие голоса. Сигнальщик Корниенко задумчиво рассуждает:
— Ось плыве цэй мисяць за намы, як на буксире. А чего так? Не знаешь, Семен? Мы ж на мисци не стоим, идэмо вроде, а оторваться от мисица не можем.
Раздается чистый голос Глазова:
— Я так полагаю, Корниенко. Происходит это явление потому, что уж на очень большой дистанции от нас находится эта самая луна. Если перевести на мили, и не сосчитаешь.
— А як там у нас на Полтавщини, — вздыхает Корниенко, умеющий при любых обстоятельствах переводить разговор на тему о родных местах. — У нас тоже, мабудь, цэй мисиць сия.
— Хочешь угадать, как там твоя зазноба проводит эту любовную пору, не стоит ли под яблоней с другим, — зло подшучивает Глазов.
— Ни, моя ни з кым не стоить, я добре знаю, — хитро отвечает сигнальщик, — уже сына маю. Дило надежное.
Все смеются.
Прозвучит одинокий голос вахтенного офицера или сигнальщика, и опять тишина. Лишь монотонно гудят вентиляторы, да, словно рыба в заводи, плещется за кормой взбудораженная винтами вода.
Но вот над самой кромкой горизонта всплывает словно из морской пучины белесая туча. Она растет, ширится, надвигается, а вскоре закрывает полнеба.
Дохнул слабый, пробующий силы ветер. Затем он подул сильнее. По палубе, по брезенту чехлов забарабанили крупные дождевые капли. И вскоре тугие ванты загудели, как струны. Левый борт лизнула первая несмелая волна, затем другая, третья…
И пошло плясать ночное море! Огромные валы с шумом захлестывали широкую палубу и, сердито бурля, грозили смыть все на своем пути. Вахтенный офицер, наклонившись к микрофону, распорядился:
— С полубака всем уйти!
Цепко хватаясь за выступы, матросы направились к люку и мгновенно исчезли в тотчас же закрывшемся зеве его.
Море бесновалось. Вот громадная волна навалилась с борта, немного помедлила, будто собираясь с силами, и рухнула на палубу. Что-то треснуло и затарахтело на палубе. Послышался чей-то громкий голос. Находившийся в это время на юте Дубов с тревогой подумал: «Не иначе сорвало шлюпку».
Осторожно, будто пробуя палубу на прочность, он направился к шлюпке. И вдруг палуба резко пошла вниз. Держась за скобу, он увидел новую надвигающуюся волну. Черная, с белоснежным гребнем, она походила на мрачную гору со снеговой шапкой. И едва палуба начала вновь подниматься, как водяная глыба накрыла боцмана, ударила о башню. Навалилось тяжелое, леденящее. Степан почувствовал острую боль в руке, выпустил скобу и покатился по палубе к борту. Схватившись за леер, он едва удержался. Раздирая в кровь пальцы, срывая ногти, пополз назад. Он почти уже достиг надстройки, когда навалилась следующая волна, приподняла его и властно потянула за собой.
Очнулся Степан за бортом. Он посмотрел на удаляющийся эсминец, и сердце похолодело: «Уйдет. Не заметят».
Боцман в отчаянии крикнул, позвал на помощь, но корабль, тяжело переваливаясь на водяных холмах, уходил все дальше. Степан не мог поднять правую руку, он задыхался, захлестываемый холодными волнами. Намокшее платье словно налилось свинцом — тянуло вниз. Тяжело дыша, Степан работал одной рукой, плыл вслед за удаляющимся эсминцем. Набрав как можно больше воздуха, он снова что есть силы прокричал:
— Спасите-э!
В ответ лишь загудела рухнувшая рядом волна. И вдруг то ли показалось Степану, то ли в самом деле он услышал далекое:
— Ду-у-бов!
Боцман еще раз во все легкие прохрипел:
— Сюда! Спасите-э!
Дубову даже свой голос показался глухим, как из воды.
— Степан! — уже ближе и явственнее услышал он, а через мгновение на гребне волны увидел темную точку. Поплыл навстречу. И в тот момент, когда, в который раз, он провалился в водяную падь, услышал совсем близко, прямо над собой:
— Ду-бов!
Степан взглянул и еле выговорил:
— Семен?
— Давай сюда, — требовательно предложил комендор. — У меня пояс.
Плыть вместе было трудно: волна то и дело бросала их в разные стороны. Семен убеждал:
— Нас подберут: прыгая, я крикнул, что человек за бортом.
И в самом деле, вскоре они заметили мелькнувший над их головой голубоватый луч прожектора.
— Наш, — сказал Степан. — Корниенко.
Но чувствовал себя боцман неважно. Даже пояс мало помогал. Рука нестерпимо болела. Семен предложил снять робу. Это стоило немалых трудов, но они сбросили лишнюю тяжесть. Степан уже выбивался из сил. Глазов скупо подбадривал:
— Скоро вытащат.
Боцман, словно оправдываясь, заверял:
