любит пооригинальничать. Ходит в фуражке набекрень, в сшитых где-то на заказ широченных морских брюках. Всегда при планшете, с ремешком до земли. Однажды даже на танцы явился с планшетом, в унтах и ушастом шлеме с очками.
Вскоре комполка разгадал их тайну.
Группа ходила на прикрытие кораблей. Звено непосредственного прикрытия кружило на малой высоте, а остальные во главе с комполка висели во втором эшелоне. Рудимов хорошо видел машины всех ведомых. Вот по правому крылу летит Кирилл Ростокин. В воздухе он, как и на земле, юрок, верток, будто на одном месте ему не удержаться, и ведущий звена то и дело напоминает ему: «Седьмой, не отрывайтесь». Зато сам Ростокин не любит, когда другие плохо держатся его хвоста. Вот и сейчас сзади него неотрывно держится Искоркин. На траверзе маяка, как из воды, вынырнули «носатые». Рудимов передал, чтобы «мессершмиттов» атаковала пара Ростокина.
По скользящему, словно нащупывающему, маневру комполка узнал атаку Кирилла. Он уже в хвосте сто девятого. Тот шарахается в сторону. Но оторваться не может. Ростокин в него клещом вцепился. Но что это? Кирилл отваливает влево. И Рудимов видит, как вперед вырывается двенадцатая — Искоркин. Вспыхивает докрасна каленный клинок очереди, и «мессер» валится на крыло.
Уже на земле комполка спросил Ростокина:
— Что это у вас за тактика, Кирилл Петрович? Атакует один, бьет другой.
— Сочетание огня и маневра, — широко улыбнулся Кирилл. Складывая вчетверо подшлемник, доверительно признался: — Знаете, товарищ подполковник, это у нас действительно такая… Ну, тактика не тактика, а что-то в этом роде. Приучаю ведомого к роли ведущего. А то вдруг… Ведь всяко бывает. Так вот и уступаю дорогу в командиры.
Комполка заметил:
— Говорят, Кирилл Петрович, что и лично сбитые вами попадают в боевой счет вашего дружка. Так ли это?
Ростокин даже приподнялся со стула, но, повинуясь взмаху руки комполка, вновь присел, покраснев до корней волос, заговорил порывисто:
— Это неправда, товарищ подполковник. Верно, я как-то хотел… Так Димка меня чуть не избил. Не нужны, говорит, мне чужие лавры. За слабака считаете… Ну, вы сами знаете, как он может говорить. Разошелся — не унять. Так что, прошу вас, товарищ подполковник, не говорите никому ни о моей тактике, ни об этом единственном случае. А то парня подсечем под самый корень.
— Никому ни слова… — подполковник прижал руку к сердцу. — А вот по поводу вашей личной тактики придется поговорить. Скрывать не имею права. — Рудимов встал, взял за локти Ростокина, точь-в- точь как когда-то делал Яровиков: — Да знаешь ли ты, Кирилл Петрович, какой ты хороший человек! Действуй и дальше так. А я уж постараюсь, чтобы твоей тактикой заболели и другие ведущие. Надо, чтобы и ведомые умели сбивать. Это же дополнительный огонь по противнику. А Искоркин? Он неплохой парень.
— Хороший, товарищ подполковник. Его просто не все понимают.
От размышлений Рудимова оторвал стук в дверь. Вошел дежурный:
— Искоркин прибыл.
На пороге вырос Малыш — промокший до нитки, осунувшийся, казавшийся еще более маленьким. Рудимов даже приподнялся от удивления:
— Что с вами?
Узкое, как бы сплюснутое, отливающее чернью небритых висков лицо сморщилось в странной, трудной улыбке. И без того глубоко сидящие глаза ввалились.
— С Кириллом плохо…
— Ну садись, рассказывай. Да сними ботинки. Ноги к печке. Вот так…
Димка рассказал, что у его друга воспалились раны. Как бы не гангрена. Малыш поругался со всем медицинским персоналом и выхлопотал у какого-то фармацевта весьма дефицитный препарат, на который только и надежда.
До возвращения Искоркина у комполка не было и тени колебания насчет меры наказания. Но теперь, когда летчик сидел рядом и неторопливо рассказывал о человеке, ради которого пожертвовал и ночным отдыхом и доброй репутацией, взяло сомнение. Димка поднялся, босой, в мокрых, взявшихся испариной брюках и кителе:
— А теперь разрешите, товарищ подполковник, на гауптвахту?
Комполка долго ковырял спичкой в мундштуке и, глядя в отверстие, наконец сказал:
— Успеешь отсидеть, не торопись. А вообще я завидую Ростокину. Есть у него настоящий друг.
ПИЛОТСКОЕ СЧАСТЬЕ
Вот-вот должна была начаться Новороссийская операция. Поглощенный стремительностью событий, Рудимов не заметил, как вскрылись раны. Сказались частые полеты. О случившейся беде никому не говорил. Скрытно ото всех, в том числе и от врачей (иначе бы ему не видать полетов), менял повязки. Безжалостно жег и без того воспаленные места марганцовкой. По мере возможности избегал лишней ходьбы.
Но летать продолжал. На рассвете одиннадцатого сентября ушел на разведку. С часу на час наши корабли и морская пехота ринутся к новороссийской земле. Авиация должна оказать поддержку.
С небольшой высоты хорошо проглядывались вражеские позиции — ощетинившиеся проволочными заграждениями, утыканные рыжими пятачками огневых точек. У мола, в мокром песке, торчали увязшие с разорванными гусеницами танки, подняв к небу хоботы пушек — следы недавней работы нашей авиации. Вдали, на дне суходола, желтели четко выделявшиеся на зелени травы кусты пожелтевших деревьев. Не трудно было угадать в них маскировку.
Рудимов снизился к сквозь засохшие ветки дубняка увидел зеленоватые консоли самолетных плоскостей.
Возвратившись на аэродром, получил нагоняй от Гарнаева — почему сам полетел на разведку? Смолчал и начал готовить полк к боевому вылету.
День выдался горячий. Степан почти сутки не уходил с командного пункта. Полк летал беспрестанно — одна эскадрилья садилась, другая взлетала. И так до позднего вечера, когда в сумерках трудно уже стало садиться. Летчики, с какой-то особой отчетливостью почувствовав, что немцы бесповоротно теряют господство в воздухе, поднимались в воздух и шли на прикрытие войск, штурмовавших Новороссийск, с чувством, близким к упоению. Да, это было пилотское счастье — наконец побеждать долго не поддававшегося, а теперь обессилевшего противника.
Но настоящее счастье должно иметь продолжение. Где появляется враг — там оно умирает. Где умирает враг — там оно рождается. Как бы в подтверждение этой жизненной логики на командный пункт Рудимову принесли необычную телеграмму: жена родила сына.
Как всегда, по случаю большой победы — полк сбил восемь «фоккеров» и «мессершмиттов» — поздно вечером все эскадрильи собрались в столовой. Старшина Петюренко привез несколько штук купленных в каком-то совхозе поросят. Искусно приготовленные тетей Дусей, они как живые лежали на больших противнях, издавая раздражающе вкусный запах. Налили положенные в таких случаях победные сто граммов. Ростокин заиграл на гитаре. Кто-то затянул грустновато-щемящую мелодию. Из-за стола поднялся Кузьма Шеремет:
— Зачем такая тоскливая? Давайте что-нибудь повеселее. Где Володя Зюзин? Эй, Вовка, — позвал
