сделать?
— Нет, не могу.
— А Володька может. Он уже делал и на уроке запускал.
— Твой Володька останется на второй год в восьмом классе, тогда будут ему ракеты.
Кольке не хотелось, чтобы его брат остался на второй год, и он вздохнул.
На улице послышался скрип саней, и на морозных узорах окна появилась тень лошадиной морды. Хлопнула калитка. Во дворе рванула цепью и залилась собака. Мимо окон прошла заснеженная фигура председателя колхоза Игната Карповича Подгайного.
Семён изменился в лице и, приподнявшись, уставился на дверь. «Опять идёт», — тревожно подумал он.
Председатель открыл дверь, пустил по полу клубы холодного воздуха. Шапку он снял ещё в сенях, и седые, прямые, как проволока, волосы косым чубом упали ему на глаза.
— Ну, здравствуйте, добрые люди! — бодро сказал он, расстёгивая пальто и вытряхивая из-за воротника снег. — Живы, здоровы? А я еду мимо и думаю: «Дай загляну к Семёну, посмотрю, как они там. Давненько не виделись».
Игнат Карпович протянул руку сначала Семёну, потом повернулся к мальчику:
— Ну, Колька, держи!
Колька спешно бросил ножницы, вытер руку о рубаху и шлепнул ею по председательской ладони.
Семён подвинул табурет. Игнат Карпович сел и огляделся.
— Ну что, Семён, угощай! — сказал он. — Давай, ставь на стол! Что хмуришься? Нечего прятаться. Ходят слухи, ты такую самогонку готовишь, что одной бутылкой роту солдат свалить можно. Верно говорят?
— Языком чесать — не пахать.
— Нет, серьезно. Егор Чукин хвалился. Говорит, в рот возьмёшь — дух захватывает. А спичку поднесёшь — так огонь изо рта и пыхнет, крепче спирта. Да… В общем, Сеня, нехорошо о тебе стали люди отзываться. Нехорошо…
Игнат Карпович задумался, глядя перед собою невидящими глазами и барабаня по столу пальцами.
Прошла минута, другая…
— Ну, а на работу почему не ходишь? — поднял он из-под мохнатых бровей усталые глаза.
Семён отвёл взгляд.
— А что? Зима… Какая сейчас работа?
— Работы много. Люди машины ремонтируют, навоз на поля вывозят, к весне готовятся. Делов хватает. Один ты голубей делаешь да вьюнов ловишь. Кстати, много поймал?
— Да сколько ни поймал, всё моё.
— Ну всё-таки? Небось Зоя пудика два отвезла на базар?
— Я не вешал.
— Напрасно. Учёт надо вести… — Игнат Карпович помолчал. — Слушай, Семён, что я тебе скажу. — Председатель повернулся и упёрся в его лицо испытующим взглядом. — Зашёл я к тебе не зря. Надо поговорить начистоту. Ты вот что, ты… или будь человеком, как все, или… или мы тебя во-он туда, — председатель махнул через плечо, — к чёртовой бабушке, чтоб и колхоз наш не поганил. Знаешь закон о тунеядцах?
— Слыхал.
— Ну, так вот. Соберём людей, проголосуем и выселим в двадцать четыре часа, чтоб и духу твоего здесь не было.
— Что ж, делайте, раз я вам замешал.
— Ты мне не замешал. Народ возмущается. Все честно свой хлеб зарабатывают, болеют за общее дело, колхоз на первое место в области вывели. Один ты вкось пошёл… Да, да, не ухмыляйся! Ты не был в среду на собрании, а зря. О тебе только и речь была. «Выселить!» — кричат в один голос, и всё… Да если бы я не знал твоего отца и тебя ещё мальцом, я бы сейчас не стал с тобой разговаривать. Не верю я, что ты совсем свихнулся…
Семён стоял, небрежно опершись о шкаф. Левая рука в кармане, правой же он подбрасывал и ловил на лету за рукоятку большой кухонный нож. На щёках играли желваки. Не привык он выслушивать нотации. Сам был остёр на язык и любого мог отшить в два счёта. Но перед Игнатом Карповичем молчал. Силён был духом председатель и человека насквозь видел.
— Я просто удивляюсь, — продолжал Игнат Карпович, — ведь пришёл из армии парень как парень, загляденье просто. Плечистый, весёлый, на работу хваткий. Жену я тебе какую высватал! Колхозом дом построили — у меня такого нет. Мотоцикл имеешь, обстановку приобрёл. Дети уже большие. Что тебе ещё?.. Слышишь? Я тебя спрашиваю. Тебе плохо жилось? Мало тебе?.. Подумать только, бросил трудовую жизнь и барыгой заделался… Такой детина, что подковы гнуть, а он, видите ли, вьюнов ловит да самогонку гонит. Тьфу, черт, подумать противно! Был человек — и не стало человека.
Игнат Карпович забегал по комнате глазами, словно ища в ком-то поддержку.
— Верно я говорю, Колька?
Мальчик всё это время стоял на коленях с бумажным голубем в руках и большими глазами смотрел на председателя. В детской душе кипели противоречивые чувства.
— Нет, не верно! — закричал он что есть мочи, и глаза его заблестели на худеньком личике.
— Что? Что ты сказал? — изумился Игнат Карпович. — Я говорю не верно? Ах ты, разбойник! Ну-ка, иди сюда.
Он притянул к себе упиравшегося мальчика, поставил рядом.
— Ну-ка, ну-ка…
Председатель полез в карман, потом спрятал обе руки за спину и наконец сунул Кольке под нос два огромных кулака.
— В какой руке?
Мальчик поднял на него нахмуренный взгляд, немного подумал и хлопнул по правой. Игнат Карпович разжал кулак. В нём была маленькая шоколадка.
— Ишь ты, угадал! Ну и хитер же ты, братец. Весь в батю. Ты его любишь?
— Люблю.
— Неужели? За что ж ты его любишь? Смотри, какой он лохматый да страшный.
Мальчик посмотрел исподлобья на отца и развернул шоколадку.
— Ну и пусть, что лохматый. Всё равно он хороший.
— Это ты верно говоришь. Хороший-то он хороший, да только с дороги сбился. Как паровоз, ехал, ехал и под откос пошёл.
Председатель снова задумался, держа мальчика за плечи и глядя поверх его головы.
— Ну мне пора, — задирая подбородок и застёгивая воротник, сказал он. — Дел-то по горло. И туда надо, и там ждут, и всё бегом, и ни черта не успеваешь… Пора, наверно, старому на печку. Надо молодым дорогу уступать.
Игнат Карпович встал и, не прощаясь, пошёл к выходу.
— Так слышь, Семён? — оглянулся он уже в сенях. — Ты подумай. Время ещё есть. Заходи ко мне как-нибудь, потолкуем.
…Семён долго смотрел через искрящиеся узоры стекла, пока сани председателя не исчезли из виду. Потом, глубоко засунув руки в карманы, задумался.
Игнат Карпович и отец Семёна были одногодки. Детство их прошло в этом селе. Вместе выросли, вместе окончили сельскую школу, в один год были взяты в царскую армию. Империалистическую войну, германский плен и возвращение в Россию они прошли рука об руку. После революции строили в родном селе новую жизнь. Во время коллективизации, когда впервые колхозом поднимали зябь, отца Семёна убили кулаки. Игнат нашёл своего друга в свежевспаханной борозде. В последний раз, открыв помутневшие глаза и с трудом шевеля деревенеющим языком, отец Семёна сказал:
— Помоги семье… Сын у меня растет. Присмотри…
И Игнат помогал, чем мог… Когда Семён вырос и отслужил в армии, помог ему жениться, построить
