Рубашка на мне была разорвана, нижняя губа чудовищно раздулась, из носа сочилась кровь. Перед глазами был Женька… Он не бил меня, стоял в стороне, но по его глазам я чувствовал, что и он считает меня предателем. «Так мне и надо, — повторял я, — так мне и надо…».
Дома я швырнул тетради в угол и, упав лицом на кровать зарыдал. Как мне было горько, как я был несчастен! И некому пожалеть, и некому пожаловаться.
После этого случая мальчишки больше не били меня, но, завидев, вкладывали пальцы в рот и оглушительно свистели, пока я не проходил и не скрывался из виду. Мишка Шайдар снимал со своей белобрысой взлохмаченной головы картуз и картинно кланялся до земли.
— Интеллигенту — нижайшее! — кричал он через дорогу.
10. ТЁТКА ЗАСТАВЛЯЕТ МЕНЯ ПЕРЕСЕСТЬ К ОКНУ. Я ВИЖУ СТАРОГО ЗНАКОМОГО
Жизнь для меня стала совершенно невыносимой, и я особенно ощущал её горечь, потому что был одинок. Единственным утешением было то, что тётка не вникала в мои учебные дела, и я решительно ничего не делал ни дома, ни в училище. Это меня удивляло, ведь как-никак она платила за меня деньги. Только раз проявила она ко мне интерес, спросив, где я сижу в классе. Я ответил, что сижу на последней парте.
— Ты бы пересел к окну. Зрение плохое — нужен свет.
— У окна сидит Васька Блинов.
— Поменяйся с ним местами.
— Он не захочет. У окна хорошо.
— А ты попробуй…
На следующий день я предложил Ваське поменяться. Он оглянулся, поманил меня пальцем и, наклонившись к уху, прошептал:
— Поищи дураков в другом месте. Мне в окно полицию видно. Кого приводят, кого уводят — всё знаю.
— Я тебе булку с маслом дам, — сказал я.
— Булку давай. Булку я люблю.
Он взял у меня бутерброд и длинным, как у собаки языком стал слизывать масло. Я с завистью смотрел (тётка предупреждала, что даёт бутерброд на дело и чтоб я не съел его сам). Но Васька не поставил моё преподношение в связь с обменом мест, а считал, что я угостил его просто так, за здорово живёшь, и когда я зикнулся о своей просьбе, он вытер рукавом жирные губы и поднёс к моему носу кукиш.
— На понюхай.
И всё же я пересел к окну. На уроке географии Дарья Петровна, хлопнув линейкой по столу, закричала вдруг:
— Блинов! До каких пор ты будешь вертеться и смотреть в окно? Ты мне надоел. Собирай книжки и марш на другую парту. — При этом она оглядела весь класс и, остановив взгляд на мне — надо же! — распорядилась:
— Сергей Сомов, садись на его место.
И вот я на новой парте. Сидеть тут — одно удовольствие. Из окна хорошо видно здание полиции, отделённое от училища узким, как колодец, двором. Позади полиции двор расширяется. Там расположен подвал, в котором держат арестованных, конюшни, около которых полицейские чистят лошадей, зубоскалят или просто от безделья греются на солнце.
В одном окошке полиции видна старушка машинистка со сморщенным, как печёное яблоко, лицом. В другом окне в кресле сидит немецкий офицер, а начальник полиции ему что-то докладывает.
Ворота время от времени открываются, приводят и уводят каких-то людей.
Дома я рассказал тётке всё, что видел в окно, и на этот раз она меня слушала с большим интересом.
Однажды, кажется на уроке истории, я по обыкновению смотрел в окно. В полиции царило необычное оживление. Полицейские сновали взад-вперёд, приезжали и уезжали немецкие офицеры. Через окно в кабинете начальника виднелось много людей. Потом все высыпали во двор, построились в две шеренги. Появился начальник Бондарь и немецкий офицер в зелёном щеголеватом мундире. Полицейские вытянулись. Мне не было слышно, что говорил начальник полиции, а услышать очень хотелось.
— Василий Васильевич, — спросил я преподавателя, которого ученики между собой называли «Вась-Вась», — душно, можно форточку открыть?
Получив разрешение, я вскочил на подоконник и распахнул форточку. До моего слуха донеслись слова Антона Бондаря:
— Завтра к двум часам дня быть всем на месте в полной боевой готовности, с запасом харчей на три дня…
Я сел на место. В висках у меня застучало: тук-тук-тук… Нет, не слова начальника полиции взволновали меня, мне было безразлично, куда и зачем собирались они завтра выезжать… Меня поразило другое: правым крайним в шеренге полицейских стоял огромный, невероятно толстый человек с медвежьими, косолапо расставленными ногами.
С трудом дождавшись звонка, я выбежал на улицу. Полицейские расходились по домам. Наконец из ворот выплыла бесформенная, косолапая туша. Не глядя ни на кого, с оплывшей красной физиономией, полицейский вперевалку двинулся по тротуару. Это был ОН! Это был тот ужасный человек, что купил на базаре нашу книгу.
Упускать полицая из виду было нельзя, нужно было узнать, где он живёт, и я пошёл за ним. Вскоре полицейский свернул в тихий, почти не тронутый бомбёжкой переулок и скрылся в калитке. Домик его небольшой, окна застеклены, что было в то время редкостью.
Заглянув в щель забора, я увидел дворик, заросший бурьяном, кучу пустых бутылок под забором, собачью конуру по-видимому, необитаемую.
Долго стоять было опасно, и я пошёл прочь, раздумывая над тем, как бы проникнуть к полицейскому в дом и завладеть книгой.
Побродив по улицам с полчаса, я вернулся к его дому и, не зная зачем, открыл калитку. Потом, удивляясь своей смелости, прокрался к окошку и заглянул в него.
В комнате был виден стол, накрытый зелёной клетчатой клеёнкой, напротив — кровать с горой подушек, диванчик слева, а в углу — несколько клеток с бившимися в них птицами. Птицы были разные: канарейки, щеглы, синицы и ещё другие, которых я не знал или не мог рассмотреть.
Сам хозяин сидел на табурете спиной ко мне и, склонив голову набок, играл на гармошке.
С интересом рассматривал я внутренность комнаты, особенно птиц. Я даже забыл, что делаю это тайком.
Неожиданно толстяк поднял голову, и я увидел его лицо в зеркале, висевшем на противоположной стене. Полицейский положил гармошку на пол и вышел в соседнюю комнату.
В то время я был настолько глуп, что не мог понять простой истины: раз я увидел человека в зеркале, значит, и он увидел меня в нём.
Полицейский неожиданно появился во дворе, схватил меня потной лапищей за ухо и, не говоря ни слова, повёл к калитке. Скривив рот от боли, я поспешал за ним, боясь, чтоб он не оторвал моё ухо. На улице толстяк дал мне такой мощный подзатыльник, что я кувырком полетел на дорогу. Вскочив на ноги, я что есть духу припустил по улице, не сразу сообразив, что бегу не в ту сторону, в какую нужно.
Ухо горело, словно его натёрли перцем.
Но домой я всё же вернулся довольный. Я теперь знал, где живёт полицейский, где, по всей вероятности, находится наша книга, и мог надеяться со временем завладеть ею. Я узнал также, что полицая звали Илья Медведь. Это я прочел на табличке, прибитой к его калитке.
Тётка, глянув на меня, ахнула:
— Что это у тебя с ухом?
