Я наспех соврал, что в классе была открыта форточка и что в ухо мне, должно быть, надуло.
— Ты что ж, сидел спиной к доске? — спросила тётка.
Тут я сообразил, что из форточки надуло б в левое ухо, а у меня горело правое. Стараясь отвлечь её от расспросов, я торопливо стал рассказывать, что видел во дворе полиции. Тётка сразу же забыла про моё ухо и стала с жадностью слушать.
— Ну-ну… Так ты говоришь, полицейские куда-то собираются? — переспросила она.
— Да.
— Сколько их было?
— Человек двадцать. А, может, тридцать…
— И продуктов велели брать на три дня?
— На три дня.
Больше тётка ни о чём не спрашивала. Лицо её стало каким-то другим, озабоченным. Она не то испугалась чего-то, не то задумалась о чём-то.
11. Я ОТПРАВЛЯЮСЬ В ЛЕС. НОВЫЕ ЗНАКОМСТВА
На следующий день тётка разбудила меня очень рано.
— Серёжа, — сказала она, — сегодня ты не пойдёшь в училище.
— Почему?
— Нужно будет сходить в лес… Сапоги леснику отнести, он забыл их у нас. Пойдёшь на хутор Каляный и, не доходя хутора, свернёшь в овраг…
— Да знаю я! — радостно закричал я, вскакивая с постели. — Я там с отцом триста раз бывал.
Мысль о том, что сегодня не идти в училище, а идти в лес, так обрадовала меня, что я запрыгал на одной ножке как сумасшедший. Ещё бы! Ведь лес я любил больше всего на свете! Какие сапоги, зачем сапоги — это меня не интересовало.
Я быстро собрался: сунул в карман рогатку, наганных пуль… А что? Может, птица какая попадётся или заяц. Лес ведь…
Тётка вынесла из чулана старые кирзовые сапоги, смахнула тряпкой с них пыль, и я, перебросив их через плечо, вскоре бодро шагал по дороге, заросшей по краям побуревшим бурьяном и репейником. Шесть километров прошёл за какой-нибудь час и почти не устал.
Вот и лес. Он поднимается по обеим сторонам оврага. Листья на деревьях жёлтые, на земле их нападало целый ковёр.
Свернув с дороги, я шёл прямо по листьям, нарочно загребая их ногами и оставляя после себя влажный след.
Дом лесника стоял на самой опушке. Раньше около него всегда стояла повозка, лошадь жевала сено, за огородом паслись овцы и пятнистый теленок. А сейчас вокруг усадьбы было пусто, и только колодезный журавль одиноко торчал над срубом.
Я вошёл в калитку. Собака выскочила из конуры, рванула цепью, залаяла.
Из сарая вышла девочка моего возраста в наброшенной на плечи телогрейке с вязанкой дров.
— Лесник дома? — спросил я.
— Дома. Зачем он тебе?
— Нужен.
Я вошёл за ней следом в дом. В передней комнате стоял грубо сколоченный дубовый стол, широкая скамья под стеной, два табурета. Больше никакой мебели не было.
Сам лесник, сидя на корточках, раздувал в плите огонь. Когда он оглянулся, я узнал в нём того самого мужика, который дважды приходил к тётке. А раньше здесь жил совсем другой лесник.
— А, здравствуй, здравствуй, дружище! — весело воскликнул он. — Пришёл проведать? Ну, молодец, проходи, садись. Что это ты принёс?
— Сапоги, — сказал я и взглянул на его ноги.
Они были так велики, что никак не могли влезть в принесённые сапоги.
Он взял у меня правый сапог, вытащил из него стельку, а вместе с ней и маленький листик бумаги, о котором я даже не подозревал, и ушёл в другую комнату. Я остался один с девчонкой. У девчонки добрые серые глаза, в растрёпанные косички вплетены выцветшие голубые ленточки. Она мне понравилась. Только звали её нехорошо, по-деревенски — Настенькой.
— Ты в городе живёшь? — спросила она.
— В городе.
— С отцом, с матерью?
— Нет, с тёткой. Отца немцы расстреляли, а мать с сестрёнкой эвакуировались.
То обстоятельство, что я жил без родителей, видимо, тронуло её. Она с участием посмотрела на меня.
— Хочешь, я тебе молока дам? — спросила она.
— Нет, не надо… Я завтракал… — неуверенно протянул я, хотя поесть было бы очень кстати.
Настенька принесла из погреба холодный кувшин, налила мне полную кружку молока. Туда же попала пенка и сливки. Я никогда не пил такого вкусного молока!
— Налить ещё? — спросила она, когда я выпил всё.
— Нет, спасибо.
— Да ты пей. Оно у нас своё, не покупное…
В комнату вошёл лесник с хмурым и озабоченным лицом.
— Настенька, — сказал он, торопливо одеваясь. — Я ухожу. Запри дом и никуда не ходи. Положи корове корму. А ты, Серёга, кати домой. Сапоги забери назад. Скажи тётке — они мне малы.
Лесник ушёл, я тоже собрался. Настенька пошла проводить меня до поворота, до того места, где кончались лес и овраг. Дальше расстилалось грустное осеннее поле.
— Ты не боишься один? — спросила она, останавливаясь.
— А чего бояться?
— Могут немцы обидеть, или ещё что…
— А тебя уже обидели?
— У нас их почти не бывает. Один раз приезжали, забрали курей и поросёнка, и всё. Ты приходи ещё…
— Приду как-нибудь.
Я перебросил сапоги на другое плечо и зашагал по дороге. Поднявшись на пригорок, оглянулся. Настенька по-прежнему стояла на том же месте. Я помахал ей рукой.
Дорога домой показалась куда длинней. Я порядком устал, дважды садился отдыхать на пахнущую полынью обочину.
Было безветренно, тепло. Низкое небо затянуто серыми неподвижными тучами, стаи грачей кружились над степью.
Я думал о том, что Настеньке, должно быть, скучно одной в лесу. Ни подруг, ни мальчишек, не с кем поиграть… Потом вспомнил о тётке. Зачем она посылала меня в лес?
Вдали на дороге показалась грузовая машина. Густо пыля и подпрыгивая на колдобинах, она приближалась. В кузове, тесно прижавшись друг к другу, сидели полицейские. В руках у каждого автомат, за спиной вещмешок, морды хмурые. Узнал я и своего знакомого Илью Медведя.
«Куда это их черти понесли?» — подумал я, провожая взглядом спускавшуюся к лесу машину.
— Поехали искать ветра в поле, — услышал я вдруг за своей спиной чей-то голос.
Оглянувшись, увидел пожилого худощавого мужчину в старом пиджаке, в армейских ботинках, с беретом на голове. Он, должно быть, только что вышел из-за стога, стоявшего около дороги. В руках незнакомец держал жёлтый плоский чемоданчик.
— Не найдут, — уверенно сказал человек, продолжая смотреть вслед машине.
— Кого не найдут? — переспросил я.
