Научное наследие Женевской лингвистической школы

текстоцентрическом подходе к соотношению языка и речи, развитии принципа произвольности и линейности знака, теории лингвистической стилистики, синтаксисе.

Ввиду того, что Соссюр не успел разработать лингвистику речи, недостаточно ясны его взгляды на дихотомию языка и речи в связи с разграничением синхронии и диахронии – второй, по его словам, «перекресток», «откуда ведут два пути: один в диахронию, другой – в синхронию» [Соссюр 1977: 130] [19] .

Изучение документов, относящихся к научной биографии Соссюра, позволяют утверждать, что еще в 1881 г. его лекции в Высшей школе практических знаний в Париже были основаны на различении синхронного описания и исторического анализа. Из этого следует важный вывод, что вторая дихотомия была осознана Соссюром гораздо раньше, чем первая – языка и речи.

В пользу различения синхронии и диахронии у Соссюра выступает аргумент лингвистического характера: следует разделять две лингвистики, «так как для говорящих только он (синхронический аспект. – В. К. ) – подлинная и единственная реальность» [Там же: 123]; «для говорящего не существует последовательности этих фактов во времени», «нельзя ни описывать его (язык. – В. К.), ни устанавливать нормы его применения, не отправляясь от одного определенного его состояния» [Там же: 114, 115]. Соссюр подходил к разграничению синхронии и диахронии также и с семиологической точки зрения: «...с наибольшей категоричностью различение это обязательно для лингвиста, ибо язык есть система чистых значимостей, определяемая исключительно наличным состоянием входящих в нее элементов» [Там же: 113].

Разделение на синхронию и диахронию логически вытекает из принципа произвольности знака – синхрония существует на уровне знака как двусторонней единицы, между сторонами которого существует произвольная связь, а дихотомия – на уровне разъединения двух сторон знака. История в целом, которая в соссюровских терминах представлена как хрония – взятые в своей последовательности, одни и те же синхронные состояния, отражающие лингвистическую реальность. Языковые изменения происходят в речи, причем языковое сознание говорящих их не осознает. И только лингвист реконструирует эти изменения posteriori путем умозаключений.

Разграничивая синхронию и диахронию, Соссюр не имел в виду их отторжения, напротив, он стремился показать, с одной стороны, их самостоятельность, а с другой, – взаимосвязанность: «...ни одна из этих истин не исключает другую» [Соссюр 1977: 128]. Таким образом, речь идет не о методической, а о гносеологической дихотомии.

Принцип Соссюра разграничения синхронии и диахронии был воспринят его последователями по Женевской школе. Балли настаивал на этом разграничении даже более категорично, чем Соссюр, полагая, что метод статической лингвистики не имеет ничего общего с теми приемами исследования, которые устанавливаются в историческом языкознании [Балли 1955: 32].

Жесткое разграничение Балли синхронических и диахронических исследований было обусловлено объективными причинами – областью его научных интересов. Р. Энглер справедливо отмечает, что стилистика Балли – дисциплина, которая наиболее отчетливым образом свидетельствует о необходимости разделения двух лингвистик. «Как никто другой Балли настаивал на этом. По крайней мере, в теории он был сторонником абсолютного приоритета синхронии, что привело его к исключительному рассмотрению состояний языка» [Engler 1988: 158]. «Что касается стилистики, – писал Балли, – то задача ее вполне определенная: когда, полагаясь на собственные размышления, мы изучаем отношения, существующие между формами нашего мышления и соответствующими им выражениями в языке, говорить об истории представляется неуместным – или, точнее говоря, невозможным» [Балли 2003: 96].

На разграничении синхронии и диахронии настаивал А. Фрей: конкретные языковые факты свидетельствуют в пользу их разграничения в методологическом плане [Frei 1954b: 29]. Он приводил пример, когда смешение синхронии и диахронии может привести к недоразумениям. Безударные местоимения le и la для лингвиста-историка являются безударными формами. Между тем в современном языке на них может падать ударение: Eh bien achète – le! Attrape – la! С другой стороны, moi – ударная форма для романиста, придерживающегося традиции, не несет на себе ударения в Passe – moi quelques feuilles de papier [Ibid.: 37]. Как будет показано ниже, по-другому понимал соотношение между синхронией и диахронией А. Сеше.

Начиная с Г. Шухардта [Шухардт 1950], дихотомия синхронии и диахронии подтвергалась критике. Наиболее существенное возражение вызвало приравнивание синхронии к статике. Дискуссия была открыта в 1929 г. в «Тезисах Пражского лингвистического кружка». Соглашаясь, что лучший способ для познания сущности и характера языка – это широкий анализ современных фактов, пражские лингвисты в то же время считали, что «нельзя воздвигать непреодолимые преграды между методом синхроническим и диахроническим, как это делала Женевская школа», поскольку «синхронические описания не могут целиком исключить понятие эволюции, так как даже в синхронически рассматриваемом секторе языка... каждая стадия сменяется стадией, находящейся в процессе формирования» [Тезисы 1965: 123, 124]. Р. Якобсон возвращался к этому вопросу и позже. «Начало и конец каждого процесса языкового изменения относится и к синхронии, соответствующие состояния принадлежат двум подходам одного и того же языка» [Якобсон 1985: 412 – 413].

Т. Де Мауро полагал, что страницы «Курса», посвященные аналогии и эволюции, дают основание утверждать, что Соссюр осознавал возможности нарушения статической системы, наличие пограничных случаев. «Язык непрестанно интерпретирует и разлагает на составные части существующие в нем единицы... Причину этого следует искать в огромном множестве факторов, непрестанно влияющих на тот способ анализа, который принят при данном состоянии языка». «Какова бы ни была причина изменений в интерпретации, эти изменения всегда обнаруживают себя в появлении аналогических форм». «Наиболее ощутимым и наиболее важным действием аналогии является замена старых форм, нерегулярных и обветшалых, новыми, более правильными формами, составленными из живых элементов. Разумеется, не всегда дело обстоит так просто: функционирование языка пронизано бесчисленным множеством колебаний, приблизительных и неполных различий. Никогда никакой язык не обладал вполне фиксированной системой единиц» [Соссюр 1977: 204, 205]. «Таким образом, – подытоживает Де Мауро, – напрасно упрекают Соссюра в том, что он пренебрегал тем фактом, что в конкретной языковой ситуации присутствуют тенденции, связанные с прошлым, и тенденции, обращенные в будущее» [De Mauro 1972: 454].

Ниже будет показано, что, сосредоточив внимание на изучении языков в синхронии, женевские лингвисты Балли, Карцевский и Фрей учитывали в своих практических исследованиях продуктивные явления, тем самым статика у них сочеталась с динамикой. Динамика в статике составляет основу учения Сеше об организованной речи (см. § 2).

Якобсон возражал также против рассмотрения синхронии и диахронии в отрыве от «внутренней» и «внешней» лингвистики в понимании Соссюра. «По мнению Соссюра, как только мы обращаемся к вопросу о пространственных отношениях между языковыми явлениями, мы покидаем “внутреннюю” лингвистику и переходим во “внешнюю” лингвистику» [Якобсон 1985: 413]. С критикой Якобсона нельзя до конца согласиться. Рукописные источники свидетельствуют о том, что «Соссюр включал в свои разграничения и языки с их историей и одновременным функционированием» [Энглер 1998: IX]. Да и в самом «Курсе» он рассматривает действие двух сил: «силы общения» и «духа родимой колокольни» [Соссюр 1977: Ч. 4, гл. IV]. Таким образом, Соссюр считал недостаточной схему языка во времени и считал необходимым добавить понятие распространения языка в пространстве. Это свидетельствует о том, что Соссюр, в отличие от встречающихся представлений, не ограничивал диахронию внутрисистемными фактами, но также считал нужным привлекать факторы географического распространения языковых явлений и межъязыковые влияния. В еще большей степени это относится к его последователям – лингвистам Женевской школы (подробнее см.: [Там же: Ч. 2, гл. IV, § 1]).

Е. С. Кубрякова отмечает, что вопрос о том, относится ли дихотомия синхронии и диахронии к онтологии объекта или только к разграничению двух разных подходов к анализу и методике описания, продолжает оставаться спорным [Кубрякова 1990а: 452]. Большинство авторов относят эту дихотомию к методологии. Одним из первых по этому вопросу высказался С. Ульман: «...не язык является синхроническим или диахроническим, а подход к нему, метод исследования, наука о языке» [Ulmann 1959: 36]. Этой точки зрения придерживался Э. Косериу [Косериу 1963], разделял ее и В. А. Звегинцев: «Это разграничение отнюдь не коренится в свойствах объекта, а относится к теории лингвистики и к методам изучения объекта» [Звегинцев 1963: 135]. Сходной точки зрения придерживался Р. Годель: «В соссюровском учении следует различать два вида дихотомий: дихотомии, устанавливаемые без обращения к теории (артикуляция, фонетическое явление, означаемое/означающее, синтагма/ассоциативная группа) и дихотомии теоретического и методологического характера (язык / речь, синхрония /диахрония)» [Godel 1981b: 45].

Р. Амакер