молоденьких девушек. Почему их? Да, конечно, я сплю с ними, они возбуждают меня, но то, что я хочу получить, – понимание, сочувствие и прощение – я бы принял и от мужчины.
Мне не кажется, что моя сексуальность так уж сильно репрессирована. Мне вообще казалось, что секс не имеет к этой истории никакого отношения. И потому однажды я решил поставить эксперимент.
Я подумал: интересно, могу ли я убить женщину
Не испытывая при этом возбуждения
Не мастурбируя перед ее телом,
Не заставляя ее брать у меня в рот
Или отдаваться мне в самых разных позах
Как правило – неудобных и унизительных?
Я подумал, что выберу произвольную женщину
К которой ничего не испытываю
Убью быстро и уйду с места происшествия
Когда найдут тело, это, конечно,
Будет не так эффектно, как те инсталляции
Что я устраивал в подмосковных лесах
На радость грибникам, юным матерям с колясками
И парочкам, ищущим уединения.
Это убийство не заставит людей задуматься о жестокости жизни
Но, может быть, они что-то поймут про внезапность смерти
Это, кстати, тоже весьма неплохой результат.
Я выбрал офисное здание, где когда-то работал
Я знал запасной вход, там не надо было показывать пропуск
Внутри нет видеокамер, это важно.
По лестнице я поднялся на третий этаж и вызвал лифт,
Сам не знаю, на что я рассчитывал, но мне повезло.
Я читал, что серийным убийцам часто везет
Даже Чикатило задерживали два раза и потом отпускали.
Но я сейчас не о том.
Двери открылись. В лифте была женщина,
Лет сорока пяти. Не слишком красивая.
В дешевом брючном костюме,
Который она, вероятно, считала деловым
Бухгалтер или кто-то в этом роде.
Вычурная прическа, светлые волосы,
Почти рыжие. Очевидно – крашеные
При натуральных рыжих волосах
Никогда не бывает такой кожи,
Как у нее. Поверьте, я-то уж знаю.
Она не вызывала у меня никаких чувств
Поверьте, ничто не вибрировало
Член мой лежал, свернувшись, и крепко спал.
Двери закрылись. Я отошел ей за спину
И опустил руку в карман. Достать нож и перерезать горло
Было сейчас делом двух секунд
Я бы вышел на ближайшем этаже,
Отправил бы лифт с телом наверх,
А сам бы спустился по лестнице, прямо к черному ходу.
Но в тот момент, когда я покрепче сжал рукоятку,
Член встал в моих тесных джинсах
Как Вандомская колонна или Александрийский столп
Будто вся кровь мира прилила к нему в этот момент.
Я выпустил нож. Эксперимент закончен.
Когда она уже выходила из лифта
Я заметил в ее волосах седую прядку,
Вероятно, пропущенную в парикмахерской,
Ну, или оставленную специально, не знаю
Но когда я увидел ее,
горстку пепла в светло-рыжей вычурной прическе,
я вдруг ощутил огромную нежность,
я подумал о том, что эта женщина
прожила сорок с лишним лет, любила и была любима
хоронила близких, возможно, рожала детей,
плакала и смеялась – и вот пепел садится ей на голову
где-то лет через сорок засыплет всю,
как Геркаланум или Помпею.
Когда я подумал об этом, мне захотелось ее догнать,
Попросить прощения за всю мою никчемную жизнь
Обнять и приникнуть губами к этой пепельной прядке
Мой член все еще стоял
В слишком тесных джинсах, причиняя мне боль,
Отвлекавшую меня от слез, льющихся по щекам.
Впервые мое возбуждение спасло жизнь человеку.
28
По дороге от «Чистых прудов» к «Скромному обаянию буржуазии» вдруг замечаешь провал между домов, словно вырванный зуб. Когда-то здесь был подвальный ресторан, куда ходила с родителями отмечать Левину свадьбу. Ксении было пятнадцать лет, Леве, соответственно, двадцать один. К этому моменту Ксения хорошо знала невесту: высокая шатенка со склонностью к полноте и большим носом, выделявшимся на лице, как чужеродный нарост. Она курила «мальборо», носила мешковатые свитера и джинсы в обтяжку, нелепые на ее и без того объемистой заднице. Что нашел в ней Лева – загадка, но в одно воскресное утро, выйдя на кухню, Ксения увидела, что мама стоит и гладит Леву по голове, приговаривая: «Ну, что уж тут». Ксюшу гладили по голове, лишь когда что-то случалось: она порезала руку, растянула связки или просто заболела. Впрочем, когда она болела, ей скорее трогали лоб, чем гладили – чтобы узнать температуру. И вот Ксения подумала, что Леву отчислили из института, и спросила ехидно: «Что, выгнали?» – ей было пятнадцать, и времена, когда Лева гонял ее по всей квартире, заставляя изображать Сару Коннор, давно прошли. «Я женюсь, – ответил Лева. – На Люсе». «Ну, поздравляю», – сказала Ксения и, развернувшись, убежала в свою комнату. Почему-то хотелось плакать, но Ксения никогда не плакала.
Позже, когда Лева ушел делать официальное предложение, Ксения спросила маму: «Она что,
