— Точно! А это все…
Он внимательно посмотрел на выставленные в кружок предметы.
— Но это же древняя история, Эллери. Где ты все это откопал?
Эллери рассказал ему и взял черную книжечку.
— Я почти всю ночь провел, перечитывая свой дневник. Знаешь, я был тогда такой молодой…
— А это плохо?
— Нет, но свои недостатки имеет. Я, наверное, был совсем невыносим. Этакий самоуверенный всезнайка. Должно быть, я тебе здорово действовал на нервы?
— Я и сам тогда был много моложе.
Инспектор Куин ухмыльнулся. Он притушил сигарету и сказал:
— Выходит, ты разобрался в этом деле. Ведь столько лет прошло…
— Да. — Эллери обхватил руками коленки и принялся раскачиваться. — Тогда я словно состоял из одних мозгов. Сила моей мысли была абсолютной, и если мысль вступала в противоречие с фактом, то страдал при этом факт. Вот почему я тогда и не понял истинного положения дел в этой истории с Себастианом. Папа, у меня же разгадка была в руках. Я вертел ее, обнюхивал, со всех сторон приглядывался, но так и не увидел.
— Может, расскажешь мне? — спросил отец.
— Нет, папочка, лучше иди приляг. Извини, что разбудил тебя.
— Может, все-таки расскажешь? — повторил старик.
Эллери и рассказал.
На сей раз инспектор несколько раз произнес:
— Будь я проклят! Черт меня побери!
На другой день
В ходе обычных отношений автора и издателя Эллери довольно часто встречался с Дэном З. Фрименом на протяжении трех десятилетий. Но сегодня, когда издатель встал из-за стола, чтобы поздороваться, Эллери внезапно понял, что по-настоящему он Фримена за это время и не видел. «Похоже на иллюстрацию к эйнштейновской теории относительности, — подумал он, — два поезда едут рядом по параллельным рельсам в одном направлении и с одной скоростью, и пассажир, едущий в каждом из них, готов присягнуть, что оба они стоят на месте. Просто не с чем сопоставить, если не поглядеть в противоположное окно и не увидеть, как мимо проносится земля».
Точку отсчета для сравнения дал ему старый дневник с его впечатлениями двадцатисемилетней давности об участниках рождественских праздников, включая и Фримена. Теперь перед ним был пожилой человек с редкими седыми прядями, прилегающими к лысой голове; карие глаза, бывшие когда-то прекрасными, прекрасными и оставались, но окружены они были, словно драгоценные камни в музее, пожухлыми складками плоти; хрупкие плечи ссутулились, вся фигура несколько погрузнела, жесты замедлились — и смотреть на это было почти больно.
Эллери самому себе задал невеселый вопрос: как он выглядит в глазах Фримена?
— Нет, Дэн, на сей раз мы не будем говорить о нашей взаимной заинтересованности в бестселлерах, — сказал Эллери с улыбкой. — Во-первых, потому что новая книга идет с большой натугой — будто на карачках ползет по раскаленной пустыне; во-вторых, потому что со мной произошло нечто примечательное. Помпишь, как мы зимой двадцать девятого — тридцатого года встречали Рождество и Новый год в доме Артура Крейга?
Издатель тут же замер, как стоп-кадр в фильме. Затем он возобновил движение и еле слышно сказал:
— Чего ради ты об этом вспомнил? Я много лет не вспоминал.
— По правде говоря, я тоже, — сказал Эллери. — Но вчера, помимо моей воли, произошло нечто, напомнившее эти две недели, и я призадумался. Ты же знаешь, Дэн, как у меня голова устроена, — как только в нее влезает какой-то вопрос, я тут же начинаю трепать его со всех сторон. Во мне вдруг пробудилось дикое любопытство относительно тех, кто тогда гостил у Крейга. Наверное, это глупо, но, пока я не удовлетворю это любопытство, я ни на что другое не способен. Ты что-нибудь знаешь, как они?
Издатель испытующе на него посмотрел, а потом нажал один из рычагов селектора и пролепетал: «Гарриет, к телефону не вызывать и нас не прерывать», — и заговорил. Говорил он больше часа.
Джон Себастиан, едва дождавшись, когда были улажены все юридические формальности и он вступил в права наследства, тут же уехал из Соединенных Штатов. Молодой миллионер купил виллу на юге Франции, возле Канн, и более не возвращался. Поначалу шли разговоры о каких-то сногсшибательных вечеринках, баснословных женщинах, сомнительных похождениях; но это, очевидно, была преходящая фаза. Он перебесился и зажил тихо, изредка принимая у себя немногих друзей, раз водя вьюрков и пополняя коллекцию живописи через агентов в Париже, Лондоне и Нью-Йорке. Насколько известно Фримену, Джон так и не женился.
— Да, стихи он печатал, — сказал Фримен, — но не у меня и вообще не в Штатах, а в Париже. Три- четыре небольших томика по-французски. После войны я слышал, что Джон так и живет на своей вилле, живой и невредимый. Поговаривали, что он сотрудничал с нацистами, но я не знаю, насколько это верно. Определенно, французы ему после войны не доставляли неприятностей. Насколько мне известно, он до сих пор там живет. От него я уже больше десяти лет ни единой весточки не получал.
— Эллен Крейг?
— В ту пору мне казалось, что у тебя с ней что-то наклевывается, — издатель рассмеялся. — Разве вы связь не поддерживаете?
Эллери покраснел.
— Всего несколько месяцев. Потом Эллен закончила Уэлсли, и мы упустили друг друга из виду. Где-то я слышал, что она вышла замуж…
— Эллен вышла замуж за толкового паренька из госдепартамента, — сказал Фримен. — Ты представляешь себе, что это за жизнь — через каждые два-три года перебираться из одного посольства в другое, которые как маленькие островки домашней жизни в океане незнакомых людей и мест. У нее пятеро детей, все уже взрослые. По последним сведениям, она с мужем где-то в Африке. Я встречался с ней два года назад, когда ее муж вернулся в Штаты поднабраться сведений об Африке перед переводом туда. Весьма солидная и сдержанная особа — настоящая супруга дипломата.
«С этим все ясно», — подумал Эллери и спросил о Расти Браун. По словам Фримена, Расти закрыла мастерскую на Мэдисон-авеню во время кризиса, когда мода на «Творения Расти Браун» схлынула. После этого Фримен не имел никакого представления о том, что сталось с Расти Браун, пока много лет спустя не посетил Голливуд по вопросу каких-то авторских прав и не столкнулся с ней на каком-то сборище в Беверли-Хилле. Она жила в Лос-Анджелесе и была вполне преуспевающим художником по интерьерам. Она сменила четырех мужей, детей так и не завела, и произвела на Фримена впечатление отчаянно несчастной женщины. Насколько ему известно, она и теперь живет на Побережье. Он понятия не имеет, что сталось с ее матерью. Расти о ней не упоминала, а Фримен не спрашивал.
— Кстати, она больше не называет себя Расти, — с улыбкой сказал издатель. — Иоланда — и точка.
Достопочтенный мистер Гардинер также относился к той группе, о которой Фримен ничего не знал.
— Вряд ли он жив еще. Ему было бы уже за сто.
Доктор Самсон Дарк скончался в 1935 году от коронарного тромбоза.
Не было в живых и Роланда Пейна. Он покончил с собой в конце тридцатых годов по причине, которую никто не смог установить. Записки он не оставил, а всего за несколько минут до того, как
