застрелиться прямо за письменным столом, он с присущей ему учтивостью обсуждал завещание с клиентом.
— Помню, спустя много лет я разговаривал о смерти Пейна с его сыном, литературным критиком. Уэнделл ни малейшего понятия не имел о причинах, побудивших отца покончить с собой. Эта тема была ему крайне неприятна, и я оставил ее.
— Но тебе-то причина ясна, — сказал Эллери.
— Не до конца.
— Женщина, конечно же.
Фримен пожал плечами.
— Не исключено. Пейн был одним из тех благообразных лицемеров, которые днем ведут безупречную жизнь, а ночью втихую грешат в укромном уголке. Скорей всего ему грозил какой-то скандал на половой почве. Он не мог пережить разоблачения и предпочел легкий выход.
Валентина Уоррен вышла за Мариуса Карло. Брак этот оказался весьма бурным и закончился шумным бракоразводным процессом. Никто из них не вступил в новый брак, и никто из них не преуспел в профессиональном плане. Валентина переросла амплуа инженю и перешла на характерные роли. Главным источником ее дохода так и остаются летние разъездные спектакли. Время от времени она появляется на Бродвее в маленьких ролях или участвует в телевизионных спектаклях. У Мариуса плохонькая музыкальная школа в Чикаго. Он живет с пожилой балериной, которой вполне предан. Фримен побывал у них прошлой зимой в связи с книгой о музыке, которую Карло пытался заставить Фримена опубликовать.
— Надо ли говорить, что называлась она «Унисонарные песнопения на восемь церковных ладов», и текст был не менее устрашающим, чем название, — печально сказал Фримен. — Живут они на Петле, в квартире-студии, похожей на сарай. И выглядит эта квартирка как нечто, сляпанное Сальвадором Дали на исходе затяжного запоя. Определенно, более грязного места я не видел. Невероятно, но Артур Крейг еще жив.
— Но ему должно быть уже девяносто, если не больше, — недоверчиво сказал Эллери.
— Он упорный старикашка. Вцепился в жизнь как клещ.
Незадолго до того, как Джон Себастиан убыл из Соединенных Штатов, Крейг решил выйти из дела и предложил Фримену купить его типографию. Фримен выкупил ее для сына, который в то время был у Крейга в учениках. Несколько лет типографию Фрименов возглавлял старый служащий Крейга, пока Фримен-младший не набрался опыта и не принял дело в свои руки. Теперь, под руководством сына Фримена и при дружеском присмотре отца, типография оставалась столь же великолепной, какой ее сделал Крейг. Они со вкусом, изобретательностью и мастерством выпускали ограниченные и подарочные издания классики.
Одновременно с продажей типографии Крейг продал свое элдервудское поместье, ликвидировал и другую недвижимость и уехал с Востока. Он обосновался в Сан-Франциско и поныне живет там. Фримен как-то написал ему и даже, в память о старых временах, выслал несколько образцов новой продукции типографии, но Крейг на письма не отвечал и за книги не поблагодарил.
— Он зачудил на старости лет, — сказал издатель. — Живет в жуткой развалюхе, сам себе готовит, одевается как отшельник и прочее, несмотря на то, что у него должен быть значительный доход от всего, что он получил, когда распродал свое имущество здесь, на Востоке. Он к тому же стал самым доподлинным скрягой: когда я встречался с Эллен в последний раз, она сказала мне, что он шлет ей назойливые письма и клянчит денег, которые она ему и высылает уже много лет. Когда дела приводили меня в Сан-Франциско, я заглядывал к нему, но в последний раз он произвел на меня такое гнетущее впечатление, что я, честно говоря, прекратил свои визиты.
Эллери резко сказал:
— Значит, у вас есть его адрес.
— Да, я время от времени пишу ему.
— Можно взять его?
Фримен явно удивился. Он поговорил с секретаршей, и через минуту та пришла с адресом.
— Тоже собираешься написать ему, Эллери?
— Я собираюсь нанести ему визит.
— С какой стати? — воскликнул Фримен.
— Я должен дать старому джентльмену одно разъяснение, которое запоздало лет эдак на двадцать семь.
Эллери поднялся.
— Спасибо, Дэн.
В тот же вечер он вылетел в Сан-Франциско рейсом в 11.30.
И еще через день…
Дом Артура Крейга был совсем рядом с берегом океана — паршивый такой, желто-коричневый каркасный домишко на поросшем кустарником холмике, изрезанном щербатыми ступеньками и втиснутом между двумя пакгаузами устрашающего вида и размера. Сам домик мог быть лишь реликтом тех далеких дней, когда на месте пакгаузов были глиняные отмели, а с холмика беспрепятственно открывался вид на залив. Эллери так и не довелось узнать, как домику удалось избежать сноса и пережить рост города и каким образом Крейг стал его владельцем и обитателем.
Все же, если смириться с его полным убожеством, у домика были свои преимущества. Целительный морской запах Эмбаркадеро день и ночь был к услугам крейговского носа, а стоило спуститься по щербатым ступеням мимо закрывавших обзор пакгаузов, открывался вид на Телеграф-Хилл. Далекий крик чаек ласкал слух, а на верфи можно было полюбоваться кораблями всех видов и размеров — для этого и всего-то надо было немного пройтись. Человек со скромными запросами — в смысле материальном — мог бы жить здесь на старости лет, пожалуй что, и в довольстве.
Домик начинался с ветхого крыльца, с давно уже истлевшими перилами; и на этом ненадежном насесте, с трубкой в беззубом рту, тихо раскачиваясь в перекосившейся качалке с соломенной спинкой, восседал Артур Бенджамин Крейг.
Внешне он изменился до неузнаваемости. То большое тело, которое помнил Эллери, усохло и деформировалось. Рука, державшая трубку, превратилась в сморщенную птичью лапу, покрытую коричневыми пятнами в тех местах, где она не была лилово-серой. Когда лапа с трубкой удалялась ото рта, челюсти сжимались и складывались в нечто, подобное птичьему клюву. Даже в лице было что-то птичье — время как бы оперило и взъерошило кожу на лице, на котором ярко сверкали два безвеких глаза. Лысый череп был подобен натертой до блеска старой кости. Лоснящейся бороды больше не было.
Поднимаясь но выбитым ступеням, где на каждом шагу рискуешь подвернуть ногу, Эллери невольно и быстро переоценивал свои первые впечатления. Старики изгои не бреются. Одеяние старика лишь на первый взгляд могло показаться кучей лохмотьев, но это был просто старый костюм с лучших времен, неоднократно чиненный, и был он вполне пристоен и чист. Если бы Крейг так не иссох, если бы костюм был ему впору, никто и не подумал бы назвать его одежду «костюмом отшельника».
Перед крыльцом Эллери остановился. Если судить по высоте крыльца, к нему полагалось бы иметь три ступеньки. Но их не было. Эллери подумал, что у хозяина должна сохраниться изрядная ловкость, чтобы подниматься и спускаться с крыльца, не переломав себе при этом ноги.
— Мистер Крейг? — спросил Эллери.
Блестящие глаза неторопливо осмотрели его с головы до пят.
— Я вас знаю, — произнес внезапно Артур Крейг. И этот голос поразил Эллери — он был надтреснутый, но на редкость вразумительный, без малейших признаков старческого слабоумия.
