слишком слаб для такой казни, поэтому будут залечивать все его раны; другие думают, что вышеупомянутый дьяк сделал некоторые признания, почему его (Костку) должны дальше допрашивать…»[62]
Но все же Конюховский под мучительными пытками сделал некоторые признания (напомню, что на очной ставке с Акундиновым он полностью отказался от них). В настоящее время его подлинные «расспросные речи» утрачены, но историк С. М. Соловьев читал их и привел из них некоторые выдержки:
«Спознался я с Тимошкою, как сидел я в Новой Четверти в подьячих и жил у него. И как его Тимошкина мать вышла замуж, а он Тимошка затягался (т. е. стал судиться. — В.К.) со многими людьми и в то время, осердясь на мать свою, начал мыслить, как бы убежать в Литву, и ему, Костке, про то говорил, чтоб им вместе бежать в Литву и там им будет хорошо. И побежали мы с ним в Литву. И в ту ночь, как побежали, Тимошка сына своего и дочь отвез на двор к Ивану Пескову, а свой двор и жену сжег. Побежали мы из Москвы в Тулу, наняв тульского извощика, из Тулы побежали в порубежные города проселочными дорогами и прибежали в Новгород Северский, откуда отвели нас к королю в Краков. Тимошка в те поры назывался Иваном Ка-разейским, воеводою вологодским и наместником великопермским, а из Литвы они сошли в Царь-город, и тут Тимошка назывался государским сыном Шуйским. Аидучи в Царь-город, оставил Тимошка меня, Костку, в Болгарской земле, и я был тут шесть месяцев, а Тимошка в Царе-городе бусурманился без меня; а из Царя-города Тимошка ушел и был у папы в Риме и сакрамент (святое таинство, причастие. — В.К) принимал, а из Рима шли на Венецию и на седмиградскую землю, и на иные государства и пришли в Запороги к гетману Богдану Хмельницкому. А назывался Тимошка государевым сыном Шуйским с Царе-города, потому что он звездочетные книги читал и остроломейского (астрология. — В.К.) ученья держался, потому что он был нескудный человек и было ему, что давать, и в Литве он вдосталь тому научился, и та прелесть на такое дело его и привела. А я, Костка, звездочетью не умею и остроломен не знаю и затем не хаживал. А в том я перед Богом грешен и перед государем виноват, что Тимошку слушал и государю изменил с глупости. Печать у Тимошки была у государевой поместной грамоты на красном воску, и с той печати в Риме печать он сделал, вымысля сам собою. А как он приехал к гетману запорожскому и помощи себе просил, и Хмельницкий его у себя держал в чести и хотел ему помогать, и Выговский ему учинился друг большой и также ему помогал и к Рагоци венгерскому об нем писал с прошеньем, чтоб он, Рагоци, ему, Тимошке, помогал и к шведской королеве об нем писал; и Рагоци к шведской королеве писал, и по тому письму шведская королева Тимошке и поверила; а будучи Тимошка в Швеции, принял люторскую веру, а я, Костка, веры христианской не отбыл, папежской и люторской веры не принимал и не бусурманен».
После трех встрясок и 15 ударов Костка говорил прежние речи.
10 июня была новая пытка — встряски жестокие и 15 ударов, после чего сказал: «Как Тимошка был в Царе-городе, и он у султана помощи себе просил, ратных людей, хотел идти под Астрахань и Казань, да хотел ему в том помогать астраханский архиепископ Пахомий и дворовые его люди, потому что архиепископ ему давно знаком и дружен, с тех пор как были на Вологде вместе».
После этого была другая пытка: встряска и 16 ударов и на огне жгли дважды: говорил те же речи. 14 июня Костка сказал: «Как был Тимошка у Хмельницкого и послышал о псковском смятенье, то начал просить гетмана, чтоб отписать об нем к шведской королеве, и Хмельницкий отказал, потому что у него ссылки с шведскою королевою нет, а напишет об этом к Раго-ци. А мыслил вор Тимошка упросить у королевы, чтоб ему позволили жить в Швеции подле русской границы, чтоб ему, спознався и сдружась с пограничными немцами, ссылаться чрез них с псковскими мятежниками. Теперь своему замыслу Тимошка ни от кого помощи, кроме черкас, не чает, писарь Выговский ему друг и брат названный, по нем он надежду на черкас имеет. Как был он у Хмельницкого, и в то время, умысля с Выговским, писал к крымскому, чтоб тот принял его к себе, но крымский ничего на это ему не отвечал»[63] .
Конюховский упомянул «псковское смятение», которое произошло в 1651 году Причиной ему послужил неурожай, утеснение московскими воеводами и московскими приказными людьми, стоящими во главе городской администрации. Псковичи выгнали их и организовали самоуправление. Вскоре к псковичам присоединился и Великий Новгород. Смятение продолжалось более полугода, и хотя было подавлено, но его отголоски чувствовались еще некоторое время. Возможно, Акундинов хотел каким-то образом использовать недовольство жителей Пскова и Великого Новгорода московской властью.
Надо сказать несколько слов и о Пахомии, архиепископе Астраханском и Терском. По сохранившимся скупым сведениям, он некоторое время жил в Вологде, при архиепископе Варлааме. В этом случае он мог хорошо знать Тимошку. В 1638 г. Пахомий был поставлен архимандритом Новгородского Хутынского Спасо- Варлаамова монастыря на место перешедшего на архиепископскую кафедру в Астрахань архимандрита Рафаила. По смерти последнего Пахомий занял его кафедру (1641). Обвинения Конюховского, скорее всего, были ложными, и вряд ли архиепископ Астраханский стал бы способствовать изменническим планам. Хотя не исключено, что он мог испытывать к Акундинову расположение и искреннюю привязанность.
Пахомий был известный книжник своего времени и составитель «Хронографа», в котором излагалась библейская, мировая и русская история. Весьма любопытно, что в своем сочинении он уделил внимание и родословной русских князей. Возможно, что эти его занятия оказали определенное воздействие на умонастроение Акундинова и подтолкнули его самостоятельно заняться подобными изысканиями. Умер архиепископ Астраханский и Терский 31 мая 1655 г. во время морового поветрия.
14
ГОЛШТИНИЯ. ПОИМКА САМОЗВАНЦА
КАЗНЬ ВО ИМЯ СОБЛЮДЕНИЯ ДИПЛОМАТИЧЕСКИХ ИНТЕРЕСОВ
Еще более года остается Акундинов на свободе, странствуя по немецким княжествам и Голландии. Об этом периоде его жизни практически ничего не известно.
Из Москвы продолжали слать грамоты в Данию, в Голштинию, добиваясь выдачи самозванца. Официальная версия его преступлений остается та же, но теперь в каждой грамоте повторяется, что «те воры бегая меж государств всякую ссору чинили». Не намек ли это на то, что дипломатический характер путешествий Акундинова стал, наконец, известен Москве?
Московское правительство было обеспокоено: несколько шведских посольств пытались попасть к Хмельницкому, для чего просили разрешения проехать в Малороссию через территорию России. Должно быть, их сильно заинтересовало предложение о разделе Польши. Таковы были последствия поездки Акундинова в Швецию.
Но этот раздел Польши без участия России совсем не устраивал московское правительство, и оно энергично противилось этим планам. Хотя шведам в праве проезда через Московское государство отказали, но этого было недостаточно. Нужно было воздействовать и на Богдана Хмельницкого, главного инициатора этого раздела, и на его возможных союзников, и на его доверенных людей. Оставался на свободе и Акундинов, один из деятельных пособников казацко-шведского союза и слишком уж опасная своей неуемной энергией фигура. Ради его устранения московское правительство пошло на крайние меры. Во время пребывания Тимошки в Лифляндии на его жизнь было организовано покушение. В нем участвовали новгородские купцы Микляев и Воскобойников. Только личное мужество, проявленное Акундиновым, спасло ему жизнь.
В Голштинии Акундинов был задержан и выдан московским представителям. Но это была корыстная сделка. Голштиния выдала Тимошку в обмен на аннулирование договора в отношении обременительной для себя торговли с Персией.
В 1634 г. послы от голштинского герцога Фридерика — Крузиус и Брюгеман (или Брюгман) — заключили с царем договор, по которому Голштиния получила право беспошлинно производить через Россию торговлю с Персией, обязуюсь за это платить ежегодно России 300 тыс. рублей. Но эта торговля началась только в 1636 г. Однако в 1640 г. герцог Фридерик (в русских актах называемый «князем») просил
